Генри Миллер - Плексус

Подъехало такси. Затолкав Ротермеля в машину, мы сказали водителю, что у него белая горячка, назвали ложный адрес в Хобокене и помахали на прощанье. Когда мы вернулись, его друзья стали снова благодарить нас и извиняться. «Ему место в психушке», – произнес один, заказал для всех выпивку и заставил нас взять по сэндвичу с бифштексом. «Если возникнут какие-то трудности, просто обратитесь к нам», – сказал лысый политик и протянул свою визитную карточку. Потом назвал мне имя бутлегера, который мог бы открыть нам кредит, если таковой понадобится. А потом мы выпили по второй и по третьей – все лучшего шотландского виски, который, по мне, был просто конской мочой.

Вскоре после их ухода Артур Реймонд затеял громкую ссору с каким-то молодым парнем, которого я прежде никогда у нас не видел, обвинив его в том, что тот оскорбил Мону. Парня звали Даффи. На вид вполне приличный, хоть и слегка пьяный. «Он должен публично принести извинения», – уперся Артур Реймонд. Даффи воспринял это как неудачную шутку. Наконец терпение у Артура Реймонда лопнуло. Он подскочил к Даффи, схватил за руку и бросил его на пол. Потом уселся ему на грудь и принялся колотить головой об пол. «Будешь извиняться или нет?» – приговаривал он, продолжая безжалостно бить парня головой об пол. В конце концов Даффи невнятно пробормотал извинение, и Артур Реймонд поднял его. Повисла тягостная тишина, неприятная для Артура Реймонда. Даффи нашел свое пальто и шляпу, расплатился по счету и ушел, не сказав ни слова. Артур Реймонд сидел один за столиком, опустив голову, смущенный и мрачный. Вскоре он встал и тоже ушел.

Только спустя несколько дней, когда он показался снова с фонарем под каждым глазом, мы узнали, что Даффи ждал его у дверей и отделал по первое число. К нашему удивлению, Артур Реймонд, казалось, был счастлив, получив трепку. Выяснилось, что после ссоры они с Даффи стали хорошими друзьями. С обычной своей притворной скромностью он добавил, что всякий раз, когда дело доходит до кулачной драки, он оказывается в невыгодном положении, поскольку вынужден беречь руки. Тем не менее он впервые в жизни потерпел поражение. Ощущение потрясающее. И с оттенком злости в голосе заключил:

– Все, кажется, очень довольны. Что ж, наверно, я получил по заслугам.

– Может, это научит тебя не лезть куда не следует, – сказала Мона.

Артур Реймонд промолчал.

– Ты собираешься когда-нибудь отдавать то, что задолжал? – спросила она.

– Сколько там набралось? – поинтересовался Артур Реймонд, извлек, ко всеобщему изумлению, пачку банкнот из кармана и отсчитал нужную сумму.

– Не ожидали, да? – сказал он, оглядывая нас задиристо, как бентамский петух. Встал, прошел в кухню и вычеркнул свое имя из списка должников. – Я еще вас удивлю, – сказал он, заказав всем выпивку. – Начиная с сегодняшнего дня я в течение месяца даю концерты: Бах, Бетховен, Моцарт, Равель, Прокофьев и Стравинский. Вы все приглашаетесь – я плачу. Прощальные выступления, так сказать. После этого я собираюсь работать на коммунистическую партию. И тогда уже все равно, что будет с моими руками. Кончаю с такой жизнью. Хочу заниматься чем-то конструктивным. Вот так-то! – И он стукнул кулаком по столу. – Отныне я отрекаюсь от вас.

Он прошествовал к выходу, у двери обернулся и произнес следующее:

– Не забудьте про концерт! Я пришлю вам билеты в первые ряды.

С того момента, как Артур Реймонд сделал свое заявление, все у нас перестало ладиться. В нас вцепились кредиторы, и не только они, но и полиция и адвокат Мод, требовавший выплатить просроченные алименты. В один прекрасный день рано утром мы услышали яростный стук в дверь – это явился поставщик льда. Мы не открыли: пусть думает, что мы еще спим или нас нет дома. После полудня в окно забарабанил кто-то еще: бакалейщик, хозяин гастрономической лавки или один из бутлегеров. Вечером заявился переодетый, чтобы сойти за клиента, посыльный с повесткой в суд. Наконец и домовладелец пристал с требованием оплатить аренду помещения, грозя в противном случае потянуть нас в суд. От таких дел любого начнет трясти. Иногда нам становилось до того тошно, что мы закрывали заведение и шли в кино.

Как-то вечером к нам нагрянула неизменная троица: Осецки, О’Шонесси и Эндрюс с тремя танцорками из варьете. Было около полуночи, и физиономии у них уже пылали, как океанские лайнеры. Был один из тех вечеров, когда в заведении собирались только близкие друзья. Девчонки из варьете, хорошенькие, тоненькие и сногсшибательно вульгарные, заставили нас сдвинуть столы, чтобы плясать на них, делать шпагат и прочие подобные штучки. Осецки, ко всеобщему восторгу, пытался крутиться волчком, вообразив себя казаком. Без малейшего, впрочем, успеха. Но он был весел, как никогда, и почему-то ему взбрело в голову, что он акробат. После того как он ухитрился сломать пару стульев и разбить несколько тарелок, все вдруг решили немедленно отправиться в Гарлем. Мона, Осецки и я влезли в такси, где уже сидел Спад Джейсон со своей Аламедой, которая держала на коленях шелудивую собачонку по кличке Фифи. Пока мы ехали в Гарлем, собачонка изловчилась всех нас обмочить. В конце концов Аламеда от возбуждения сама подпустила в штанишки.