Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

– Анна-Лиза, – сказала она. – Мне, старухе, кажется, что мы с тобой угодили в Царство Небесное.

Когда сани остановились в Экебю, кавалеры кинулись помогать ей и оцепенели от изумления: они ее не узнали. Перед ними была не властная, суровая и острая на язык майорша, а совершенно другая женщина. Такая же кроткая и добрая, как их молодая графиня. Те, кто знал ее в давние годы, перешептывались: «Это не майорша. Это Маргарета Сельсинг».

Конечно, кавалеры были искренне рады. Их опасения, что майорша не простит им предательство, оказались напрасными. Она и не помышляла о мести. Но радость быстро сменилась тревогой – майорша была очень больна. Ей тут же постелили в конторе. На пороге она остановилась.

– Что это было? – спросила она. – Я знаю, что это было. Буря Господня. Господь наслал на нас бурю. Но теперь я чувствую: буря эта была очистительной.

И закрыла за собой дверь.

Кавалеры понуро побрели в свой флигель. Так много хочется сказать человеку, который близок к тому, чтобы покинуть этот мир! Слова так и просятся наружу, когда знаешь, что в соседней комнате лежит тот, чьи уши очень скоро не смогут их услышать. Так и хочется сказать: «О, друг мой, друг мой! Можешь ли ты простить? Можешь ли ты поверить, что мы любим тебя, несмотря ни на что? Как же могло случиться, что мы принесли тебе столько горя и страданий, пока вместе брели по этому короткому пути, который называется жизнью? Спасибо, милый друг, за всю радость, что ты мне подарил. Спасибо, что ты есть».

Это первое, что приходит на ум. А надо сказать еще многое, многое другое.

А майорша горела в лихорадке. У нее начался бред, и если бы она даже услышала слова любви, приготовленные кавалерами, она бы их не поняла. Неужели она так и не узнает, как они самоотверженно трудились, чтобы восстановить ее детище, как они спасли честь и славу Экебю?

Кавалеры пошли в кузницу. Там было пусто, рабочие разошлись по домам праздновать Рождество. Кавалеры не стали их звать, разожгли горн сами. Им казалось, что, если майорша услышит звук кузнечного молота, она и без слов поймет все, что они хотели ей сказать.

Уже давно стемнело, поэтому Рождественская ночь наступила незаметно. Они молчали, но каждый думал об одном и том же: как странно, что второе Рождество подряд они встречают в кузнице.

Умелец Кевенхюллер, благодаря которому удалось в такое короткое время восстановить и мельницу, и кузницу, и Кристиан Берг, могучий капитан, раздували горн, Йоста и патрон Юлиус подбрасывали уголь.

Кто-то сидел на тачках с углем. Лёвенборг, старый мистик, беседовал с дядюшкой Эберхардом, сидя на наковальне прямо под нависшим молотом.

– Сегодня ночью умрет Синтрам, – сказал он.

– Почему именно сегодня? – спросил Эберхард.

– Брат мой, надеюсь, помнит, что ровно год назад мы заключили пари? Мы поклялись, что не будем превращаться ни в пергаментных желчных старцев, ни в туго набитые кошельки. Мы не собираемся делать ничего, что не пристало кавалерам. Мы остаемся кавалерами.

– А ты, брат мой, понимаешь, что мы проиграли пари? Не пристало кавалерам… многое мы понаделали, чего не пристало делать кавалерам. Помогли майорше, начали работать, и, что совсем плохо, Йоста не сдержал слова. Обещал умереть, а вот он, уголь таскает, живее всех живых.

– Неужели ты считаешь, что я об этом не подумал? – пожал плечами Лёвенборг. – Но позволь, брат, указать тебе, что ты, хоть и философ, мыслишь поверхностно. Мы поклялись не искать выгоды – помнишь? «Не собираемся превращаться в туго набитые кошельки». И мы ее не искали. Мы поклялись не совершать практичных поступков. Но мы не давали обещания не действовать во имя любви, чести и добра. Думаю, Синтрам проиграл.

– Наверное, брат мой прав, – произнес дядюшка Эберхард задумчиво.

Возможно, эта мысль ляжет в основу его новой теории мироздания.

– Мало того, – продолжил Лёвенборг, – я слышал нынче бубенцы на его санях. Вы же понимаете, что это… не настоящие бубенцы. Он скоро явится.

И маленький старичок уставился в открытую дверь кузницы, где на темно-синем, почти черном небе сияли редкие звезды.

И через мгновение вскочил как ужаленный:

– Брат! Ты видишь его? Ты разве не видишь, как он крадется в дверь?

– Ничего я не вижу, – буркнул философ. – Ты уже носом клюешь, брат мой. Тебе приснилось.

– Я его видел совершенно отчетливо! На фоне звезд! Как всегда, в своей волчьей шубе с когтями и меховой шапке. А сейчас скрылся в темноте. Смотри, он уже у горна, стоит рядом с Кристианом! Но и Кристиан его не видит! Он бросил что-то в огонь! Осторожно, друзья, берегитесь!