Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

Когда в церкви Свартшё обвенчали Йосту Берлинга и Элизабет фон Турн, многие даже не знали, кто это такая. Те немногие, кто знал, старались помалкивать. Скорее всего, боялись, что кто-то, утративший веру в человеческую совесть и порядочность, неправильно истолкует мотивы молодой женщины. Боялись, что пойдут слухи вроде: «Ну вот, так и случилось. Она не смогла преодолеть свою грешную любовь к Йосте! И вышла за него замуж под каким-то смехотворным предлогом». А посвященные очень не хотели, чтобы графине перемывали косточки. Они вообще не считали, что она хоть в чем-то согрешила, и не хотели, чтобы кто-то запачкал эту чистую душу, которой зло человеческое доставило так много страданий.

К тому же произошло и еще одно событие, на фоне которого о свадьбе говорили мало.

Майор Самселиус стал жертвой несчастного случая.

Со временем он вел себя все более и более странно. Избегал людей, никого не принимал и часами мог наблюдать за своими медведями.

В таком состоянии он и для людей был небезопасен, поскольку не расставался с ружьем и то и дело заряжал его, не особенно заботясь, куда именно стреляет. И в один прекрасный день он нечаянно выстрелил в одного из своих ручных медведей. Раненый зверь рассвирепел, бросился на майора, чуть не откусил ему руку и убежал в лес.

Рана оказалась смертельной: за пару дней до Рождества майора не стало. Если бы майорша знала, она вернулась бы в Экебю, но кавалеры ее не известили: их год еще не кончился.

В церкви в Свартшё под лестницей, ведущей на хоры, был большой чулан для всякой ненужной утвари. Тут могильщики, работающие на погосте, хранили свои лопаты, сюда же складывали сломанные церковные скамейки, ржавые кровельные листы и вообще все, что отслужило свой век.

Пыль лежала толстым слоем, никто не заботился ее вытирать и никто не замечал сундучок в углу. А если бы с этого сундучка стерли пыль, увидели бы, что он сверкает перламутровой инкрустацией, как волшебная гора в сказках. Сундучок заперт, ключ спрятан в надежном месте, но никто из смертных не смеет в него заглянуть. Никто не знает, что в нем лежит. И только в конце девятнадцатого века ключ вставили в замок и посмотрели, что же за сокровища в нем спрятаны.

Такова был воля владельца этого сундучка.

На привинченной к крышке латунной табличке было написано: Labor vincit omnia. Но теперь, когда я знаю его историю, мне кажется, что больше подошла бы другая надпись: Amor vincit omnia. Потому что даже этот старый сундучок в чулане под лестницей был не чем иным, как очередным свидетельством всемогущества любви.

О, Эрос, всесильный и всемогущий бог!

Если и есть что-то вечное и непреходящее в этом мире, то это любовь. Давно, очень давно люди населили землю, но ты, любовь, властвовала над ними с самой колыбели.

Где они все, восточные боги, могучие герои, вооруженные молниями и штормами, милостиво принимающие от людей мед и молоко на берегах священных рек? Где Бел, великий воин Вавилона, где египетский Тот с головой ибиса? Где прекрасные боги, возлежащие на облаках, услужливо приплывших к вершине Олимпа? Где герои, пирующие за неприступными стенами Вальхаллы? Все мертвы. Все, кроме Эроса, всесильного и всемогущего Эроса.

Все, что мы видим перед собой, его работа. Он следит, чтобы не прерывался род человеческий. Во всем, что мы видим, заметны следы его босых младенческих ног. Во всем, что мы слышим, вечным контрапунктом звучит музыкальный трепет его крылышек. Он везде – и в человеческом сердце, и в спящих, ждущих своего часа семенах. Приглядись еще раз – и с волнением и страхом найдешь ты его следы и в неживой природе.

Где тот, кто не желает его соблазнов? Где тот, кто их избежал? Все боги страха и мести падут, все цивилизации и империи, все короли и тираны. Но любовь, по-видимому, вечна.

Старый дядюшка Эберхард сидит у своего замечательного секретера. Отличный у него секретер. Просто великолепный – с сотней, никак не меньше, ящичков, с латунной оковкой и мраморной столешницей. Приятно сидеть за таким секретером, вот он и сидит. Сидит и увлеченно работает, пользуется, наверное, тем, что никого, кроме него, во флигеле нет.

О, Эберхард, что с тобой? Почему не гуляешь с кавалерами по лесам и полям, почему не наслаждаешься последними днями уходящего лета? Ты же прекрасно знаешь, что поклонение богине мудрости никому не сходит с рук безнаказанным. Согбенная спина, тебе уже за шестьдесят, и многие знают, что твоя шевелюра вовсе и не твоя. Глубокие складки избороздили твой лоб над запавшими глазами, сеть морщин у беззубого рта неумолимо свидетельствует о дряхлении твоего когда-то могучего тела.