Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

Когда звонарь возвестил окончание службы, по зеленым стеклам уже заскользили первые капли дождя. Все, отталкивая друг друга, выбежали наружу, чтобы посмотреть на дождь. Кто-то плакал, другие хохотали, кто-то поднимал голову и, смеясь и жмурясь, подставлял лицо под струи щедрого, обильного ливня. Ах, какая безнадежная нужда ждала их! Как они были несчастны! Но слава милосердному Господу! Он благословил их дождем. Какое счастье, какое счастье!

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал кто-то, но на него замахали руками: не греши!

Только один человек не вышел из церкви порадоваться дождю. Пастор из Брубю. Он лежал, поджав колени, рядом с алтарем и не шевелился. Радость была слишком велика для него. Он умер.

Умер от счастья.

Ребенок родился в крестьянской хижине к востоку от Кларэльвена. Еще в начале июня будущая мать пришла искать работу. Я в беде, сказала она хозяину, со мной так жестоко обращались, что я вынуждена была бежать из дому. Назвалась она Элизабет Карлсдоттер, но ни за что не хотела говорить, откуда пришла, – вы еще скажете родителям, и они замучают меня до смерти, уж я-то знаю. Даже жалованья не просила – только еда и крыша над головой. Пасти коров, ткать, прясти – все, что хотите. Согласна даже приплачивать.

У нее хватило соображения прийти на хутор босиком, с башмаками под мышкой. Загрубевшие рабочие руки, говорит на местном диалекте, одета как крестьянка – ей поверили.

Правда, хозяин решил, что работница из нее так себе – чересчур уж хрупка. Но где-то ведь надо бедняжке жить, и ей разрешили остаться.

Что-то было в ней такое, что все сразу прониклись сочувствием. Да и ей повезло – попала в хорошее место. Люди неразговорчивы и серьезны. Хозяйке она пришлась по душе, особенно после того, как выяснилось, что девушка умеет ткать дамаст. Попросили у проста ткацкий станок, и она просидела за ним все лето.

Никто даже не задумывался, что ее стоит поберечь. Она безропотно работала, как и все остальные, с утра до ночи, и ей, похоже, нравилось – она заметно повеселела. Ей была по душе крестьянская жизнь, она научилась не обращать внимания на отсутствие простейших удобств. Здесь все было понятно и спокойно. Все мысли крутились вокруг работы, и дни были настолько похожи один на другой, что иной раз люди путали – думали, что нынче четверг, а оказывается, уже воскресенье.

В конце августа наступили горячие дни. Пришла пора убирать урожай овса, и она пошла вместе со всеми вязать снопы. Перенапряглась, наверное, и родила прямо в поле, до срока. Она ждала ребенка в начале октября.

Хозяйка взяла ребенка в дом – младенец мерз, хотя август выдался жарким. А мать лежала рядом, в спальне, и прислушивалась, что говорят про ее дитя. Представляла, как работники и служанки рассматривают новорожденного и молча качают головой.

– Маленький-то какой! – наверняка сочувствуют они. И обязательно добавляют: – Бедняжка, у него и отца-то нет.

И никто не жаловался на крик младенца. Все почему-то были убеждены, что это хорошо: младенец и должен постоянно кричать, иначе что за младенец? Вполне нормальный малыш, даром что недоношенный. Все с ним хорошо, если бы еще и отец был…

А мать слушала и мысленно соглашалась. Вдруг ей тоже показалось очень важным, чтобы у ребенка был отец. Как же у него сложится жизнь без отца?

Конечно, она и раньше об этом думала. План был вот какой: первый год она останется на хуторе. Потом снимет где-нибудь комнату и будет зарабатывать на хлеб за ткацким станком. Вполне хватит, чтобы прокормить и одеть ребенка. И пусть ее муж продолжает считать ее недостойной женой. Может, и к лучшему. Она лучше воспитает ребенка, чем глупый, надменный и самовлюбленный отец.

Но теперь уверенности поубавилось, и она уже обвиняла себя в эгоизме.

У ребенка должен быть отец.

Если бы ребеночек был покрепче, если бы он ел и спал, как другие дети, если бы не судорожные припадки, во время которых она обмирала от страха за его жизнь… Если бы не все это, вопрос, возможно, и не стоял так остро.

Трудно что-то придумать. Но придумать необходимо. Ребенку три дня, а крестьяне в Вермланде стараются крестить детей как можно раньше. А вдруг помрет некрещеным?

И под каким именем его запишут в церковную книгу? А если пастор захочет побольше узнать о матери? Это было бы несправедливо по отношению к малышу – поставить прочерк в графе «отец». А если он вырастет слабым и больным, какое право она имеет лишать его преимуществ происхождения и богатства?