Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

А Йоста неотрывно смотрел на старого Лёвенборга. Поначалу его раздражало это нелепое шутовство, но постепенно он смягчился – старик, наслаждающийся музыкой, уверенный, что Бетховен написал ее для него и посвятил ему, был неотразим.

И вдруг ему пришло в голову, что Лёвенборг, такой кроткий, такой трогательный, прошел через тот же ад, что и он. Он потерял любимую, он невыносимо страдал, а сейчас был совершенно счастлив, сидя за своей дурацкой клавиатурой. Неужели и в самом деле можно утешиться этим призрачным музицированием?

Он почувствовал укол совести.

Ты, Йоста, сказал он себе, неужели ты разучился быть снисходительным к чужим слабостям? Неужели ты забыл, что высшие доблести, завещанные Богом, – терпимость, снисходительность и умение прощать? Ты, который всю жизнь прожил в нищете. Ты, который знаешь, что каждое дерево в лесу, каждая кочка на лугу шепчет одно и то же: будь снисходителен к чужим слабостям и умей прощать. Ты, выросший в северном краю, где зима сурова, а лето коротко, как мог ты забыть искусство сжимать зубы и терпеть?

Ах, Йоста, мужчине должно перенести все испытания жизни с мужеством в сердце и улыбкой на устах, мужчина должен перетерпеть жизнь, иначе он не мужчина. Ты можешь сколько угодно тосковать по своей любимой, ты можешь мучиться и страдать в душе, но не имеешь права забывать, что ты мужчина и вермландец. Пусть взор твой будет весел, найди для своих друзей слова, которые согрели бы их душу.

Сурова жизнь, сурова природа. И чтобы выстоять, нужны мужество и улыбка.

Мужество и улыбка. Похоже, это и есть главные обязанности человека. Ты почти никогда не изменял им, так не изменяй и сейчас, в тяжелый для тебя миг.

Неужели ты слабее, чем Лёвенборг, сидящий за воображаемым роялем и сияющий от счастья? Неужели ты слабее, чем другие кавалеры, мужественные, беззаботные, вечно молодые? Ты же знаешь, какие страдания выпали на их долю, неужели ты слабее их?

И Йоста Берлинг обвел взглядом своих друзей. Ну и спектакль! Сидят и с серьезным видом слушают музыку, как будто слышат то, что никто слышать не может.

Лёвенборг очнулся от чар – кто-то засмеялся. Он оторвал руки от клавиш и прислушался – конечно же он узнал этот смех. Смеялся Йоста Берлинг. Это его смех – веселый, добродушный, заразительный смех. Смех этот показался старику музыкой, и он подумал, что в жизни своей не слышал музыки прекрасней.

– Я же знал, Бетховен тебе поможет! – воскликнул он, и теперь засмеялись все.

Вот так добрая фея, госпожа Музыка, вылечила Йосту Берлинга от меланхолии.

О, всесильный Эрос, ты же и сам знаешь: иногда кажется, что кому-то удалось вырваться из-под твоей власти. Все теплые чувства остывают в сердце несчастного и постепенно хиреют. Безумие вот-вот вонзит в него свои неумолимые когти, и тогда являешься ты, всесильный Эрос, ты, спаситель и защитник человеческих душ, и вдруг вновь расцветает высохшее сердце, как расцвел посох святого странника.

А пастор в Брубю почти сошел с ума от жадности. Он готов на все ради денег, слово «милосердие» для него пустой звук, никто не хочет иметь с ним дела. Скупость его не знает границ. Зимой он из экономии сидит в нетопленых комнатах, на некрашеной скамье – как же, краска тоже стоит денег. Ест черствый хлеб, сам одевается в обноски – и выходит из себя, завидев нищего попрошайку. У лошади в стойле пустая кормушка, потому что он продает весь овес, коровы жуют сухую траву по обочинам и обгладывают мох со стен дома, а блеяние голодных овец слышно с тракта. Крестьяне отдают ему еду, от которой отказываются собаки, одежду, которую постеснялся бы надеть самый последний бедняк.

Рука его протянута за милостыней, и, как только в эту руку что-то попадает, спина сгибается в благодарном поклоне. Он выпрашивает у богатых и ссужает под проценты бедных. Если видит медную монету, не может успокоиться, пока она не окажется у него в кармане. И горе тому, кто просрочит долг!

Поздно женился он, но лучше бы вообще не женился. Жена умерла, измученная нищетой и тяжелой работой. Дочь ушла и служит у чужих людей. Он состарился, но с возрастом ничего не изменилось, разве что стало хуже. Безумие скупости и жадности не отпускало его ни на секунду.

Но вот в один прекрасный день на холмах Брубю появилась тяжелая карета, запряженная четверкой лошадей. А в карете сидела знатная пожилая дама со всей свитой: кучер, слуга и камеристка. Впрочем, назвать ее дамой было бы неправильно: она никогда не выходила замуж. И приехала она, только чтобы повидаться с пастором из Брубю. Потому что именно его она без памяти любила в дни своей молодости.