Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

И вот сейчас, решил старик Лёвенборг, именно сейчас настал такой момент. Надо набраться смелости, подойти к святыне и дать страдающему другу возможность насладиться божественными звуками.

Он, ни на кого не глядя, открывает крышку и неуверенно трогает клавиатуру. Он надеется услышать звуки, которые мнились ему, пока он перебирал свои нарисованные на столешнице клавиши. Но что это? Он морщит лоб, берет еще аккорд, другой, закрывает лицо и… плачет.

Да, дорогая госпожа Музыка, вы нанесли старому чудаку чувствительный удар, не знаю, зачем вам это было нужно. Святыня на поверку оказалась никакой не святыней. В инструменте нет тех тонких, таинственных обертонов, которые надеялся услышать старый мечтатель. И может быть, никогда не было. Все, что есть у Бетховена – глухие удары далекого грома, короткие, непрерывно развивающиеся мелодии, шум урагана и сияние полуденного солнца, – не для этого ящика. Это всего лишь старая, скрипучая, расстроенная развалина, пригодная разве что отбивать ритм польки или вальса.

Но не надо обижаться на госпожу Музыку. Ей жалко убитого горем старика. У нее добрая душа – вы, надеюсь, не забыли, что она не просто фея. Она добрая фея. Госпожа Музыка подмигивает Рустеру, они с Беренкройцем бегут в кавалерский флигель и приносят с собой стол Лёвенборга, на котором нарисованы масляной краской белые и черные клавиши.

– Посмотри-ка, Лёвенборг, – бурчит Беренкройц. – Вот твой рояль! Сыграй для Йосты!

И представьте, Лёвенборг вытер слезы, сел за свой стол, вытер кружевным платком руки и начал играть. Он играл своего любимого Бетховена для своего любимого, но страдающего друга в надежде, что великий немец сможет вылечить любую душевную рану.

В его голове звучат божественные гармонии, секвенции и неожиданные разрешения. Он совершенно уверен, что и Йоста слышит эту музыку. Как ее можно не слышать? Ему не мешают дребезжащие звуки разбитых клавикордов, пальцы бегают по клавишам свободно и непринужденно, ему удаются сложнейшие пассажи, изящные мелизмы и образцово ровные трели. Ах, как бы ему хотелось, чтобы и сам великий маэстро его послушал, он бы наверняка остался доволен. Но маэстро в Германии, больной и оглохший, и знать не знает, что творения его здесь, в Богом забытом уголке северной страны, творят чудеса.

Чем дальше, тем увлеченнее играет Лёвенборг. Божественные, надмирные звуки заполнили его душу.

«О, печаль, – поет его беззвучный инструмент. – Как мне не любить тебя? Твои губы холодны, как лед, твои щеки бледнее мела, твои объятия нестерпимы, а взор твой превращает душу в камень.

О, печаль… ты одна из тех гордых, прекрасных женщин, чью любовь трудно завоевать, но свет любви твоей ярок и прекрасен. Ты, отвергаемая всеми, я прижимаю тебя к груди, я полюбил тебя. Я ласкаю и нежу тебя, о печаль, я изгнал ледяной холод из твоей любви, и она наполнила меня блаженством.

О, как я страдал! Как тосковал я, потеряв ту, кому отдано было мое сердце! Какой мрак окружал меня, какой мрак царил в моей душе! Я молился, но никто не слышал моих молитв. Небеса замкнули для меня свои чертоги, ни один ангел не спустился с усыпанных звездами небес, чтобы принести мне утешение.

Но тоска моя разорвала в клочья черную плащаницу ночи, и ты, моя любимая, спустилась ко мне по мостику из лунных лучей, вся в неземном сиянии, с улыбкой на устах, в венке из роз и в окружении ласковых гениев, с лирой и флейтой. Какое счастье было увидеть тебя!

Но ты исчезла, ты исчезла! И я так хотел последовать за тобой, но я не нашел тот лунный мост, по которому ты пришла. И я, поверженный, лежал в прахе, бескрылый и связанный по рукам и ногам. Мои стенания подобны были рычанию дикого зверя, оглушительному небесному грому. Я мечтал послать к тебе гонцом молнию, я проклинал зеленую землю, мечтал, чтобы беспощадный огонь испепелил все живущее, чтобы пришла чума и доделала то, что не доделало пламя. Я взывал к смерти, взывал к бездне, мне казалось, что вечные муки в геенне огненной легче, чем мои страдания.

О, печаль, печаль! Именно тогда стала ты моей подругой, моей спутницей и любовницей. Как я могу не любить тебя, если ты одна из тех гордых, прекрасных женщин, чью любовь трудно завоевать, но свет их любви ярок и прекрасен!»

Он перешел на репризу, повторил первую тему и был твердо уверен, что в его душе она звучала именно так, как задумал гениальный Бетховен.

Так он играл, бедный фантазер, играл на нарисованных клавишах, играл и светился вдохновением, играл и слышал чудесные звуки, рожденные его воображением, уверенный, что и Йоста слышит звуки бессмертной сонаты.