Олдос Хаксли - Шутовской хоровод. Эти опавшие листья

– Как вы все усложняете, – сказала она после паузы.

Гамбрил разостлал пальто на зеленом склоне, и они сели. Полулежа, закинув руки за голову, он смотрел на нее, сидевшую здесь возле него. Она сняла шляпу; ветер играл детскими завитками ее волос, а на затылке и на висках, где волосы распустились, тонкие и нежные, образовались от солнечного света маленькие золотые нимбы. Обняв руками колени, она сидела совсем неподвижно, глядя вдаль через зеленый простор на деревья и белые облака на горизонте. «В ее внутреннем мире царит тишина», – подумал он. Она была уроженкой того кристального мира; шаги в молчании приносили ей успокоение, и нечто прекрасное не таило в себе ужасов. Для нее все было так легко и так просто.

Ах, так просто, так просто; как система продажи в рассрочку, пользуясь которой Рози приобрела свою розовую постель. А как просто – тоже просто! – мутить чистую воду и обрывать лепестки у каждого цветка, мимо которого проезжаешь в двуколке, запряженной пузатым пони. Как просто плевать на пол в церквах! Si prega di non sputare [83] Здесь просят не плевать ( ит .). . Как просто задирать ноги и развлекаться жизнью – с чувством выполняемого долга – в розовом нижнем белье. Изумительно просто.

– Похоже на ариетту, не правда ли? – вдруг сказала Эмили. – На ариетту из опуса 111. – И она напела первые такты мелодии. – Вы разве не чувствуете, что похоже?

– Что похоже?

– Все, – сказала Эмили. – Сегодня, я хочу сказать. Вы и я… Этот парк… – И она продолжала напевать.

Гамбрил покачал головой.

– Для меня это слишком просто, – сказал он.

Эмили засмеялась.

– Да, но вспомните, как немыслимо трудно там дальше. – Она с бешеной скоростью задвигала пальцами, словно пытаясь сыграть немыслимые пассажи. – Начинается просто, ради удовольствия бедных дурочек вроде меня; а дальше идет и идет, все полней, и тоньше, и запутанней, и все более и более захватывает тебя всю. И все-таки это все в том же темпе.

Тени тянулись все дальше и дальше по лужайкам, и косые лучи заходящего солнца рассыпали по траве бесчисленные пятна тени; а на дорожках, казавшихся под прямыми лучами гладкими, как стол, теперь появились тысячи маленьких тенистых углублений и озаренных солнцем гор. Гамбрил взглянул на часы.

– Боже милостивый! – сказал он. – Мы должны лететь. – Он вскочил на ноги. – Скорей, скорей!

– Но почему?

– Мы опоздаем. – Он не хотел говорить куда. – Потерпите – и увидите, – неизменно отвечал он на вопросы Эмили. Они поспешно выбрались из сада, и он, невзирая на протесты Эмили, настоял на том, чтобы ехать в центр на такси. – Мне нужно отделаться от кое-каких незаслуженных прибылей, – объяснил он. Патентованные Штаны казались в эту минуту более далекими, чем самые отдаленные звезды.

Несмотря на такси, несмотря на проглоченный наспех обед, они опоздали. Концерт начался.

– Ничего, – сказал Гамбрил. – К менуэту мы успеем. Самое интересное начинается только тогда.

– Зелен виноград, – сказала Эмили, прикладывая ухо к двери. – Это какая-то небесная гармония, по-моему.

Они стояли снаружи, как нищие, униженно ожидающие у дверей пиршественной залы, – стояли и слушали обрывки музыки, дразняще доносившиеся изнутри. Наконец взрыв аплодисментов показал, что первая часть кончилась; двери распахнулись. Они алчно устремились в зал. Квартет Склописа и добавочный альт раскланивались с эстрады. Зазвучал нестройный щебет настраиваемых инструментов, потом все стихло. Склопис кивнул и привел в движение свой смычок. Начался менуэт моцартовского квинтета G-minor : мелодия развертывалась фраза за фразой, кратко и решительно, по временам прерываемая бурным аккордом sforzando , пугающим в своем резком и неожиданном пафосе.

Менуэт… Вся цивилизация, сказал бы мистер Меркаптан, заключена в этом прелестном слове, в этом нежном, изящном танце. Дамы и утонченные кавалеры, только что блиставшие остроумием и галантностью на софах, где обитает дух Кребильона, грациозно двигались в такт воздушному узору звуков. «Как они танцевали бы, – спрашивал себя Гамбрил, – под страстные рыдания того, другого, под звуки его мрачного и гневного спора с судьбой?»

Как чиста страсть, как искренна, прозрачна, ровна и безыскусна скорбь того largo , что следует за менуэтом! Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога. Чиста и непорочна, чиста и неподдельна, без примесей. «Не страстная, благодаренье Богу; только чувственная и сентиментальная». Во имя уховертки. Аминь. Чистая, чистая. Когда-то страстные почитатели пытались насиловать статуи богов; виноваты в этом бывали обычно скульпторы. А как восхитительно может страдать художник! И перед лицом полного Зала Альберта, с какими удачными жестами и мимикой! Но блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога. Инструменты сходились и вновь расходились. Длинные серебряные нити легко повисали в воздухе над журчанием вод; посреди заглушенных рыданий – вопль. Фонтаны взметают свои архитектурно-стройные колонны, и из бассейна в бассейн струятся воды; из бассейна в бассейн, и с каждым падением все выше и выше взметается струя, и вслед за последним падением огромная колонна подымается к солнцу, и из воды музыка превращается, модулируя, в радугу. Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога, и не только узрят, но и сделают Бога зримым для всех.