– Посмотрите! – прошептала мать-настоятельница и нахмурилась.
– Даже мы так не делаем. Это чересчур. Это почти неприлично. Я скажу мсье директору, чтобы он указал на это мадам ван дер Стаф. Обязательно ему скажу. Au revoire , мадам. Au revoire , мсье…
Она слегка поклонилась, как светская женщина, с улыбкой и спокойным достоинством. Одна из монашек проводила их до калитки.
– Уффф! – вздохнул с облегчением Тео. – Сыновний долг выполнен, теперь несколько месяцев живем спокойно.
– Я бы так не мог, – пробормотал Лот, – я бы так не мог.
Элли молчала. Глаза ее были широко раскрыты и смотрели в никуда. Она понимала, что такое преданность, что такое призвание; хотя для себя она видела это иначе, но она понимала.
– А теперь к омару по-американски! – воскликнул Тео.
И пока он подзывал извозчика, из его крупной фигуры исчезла недавняя напряженность, он снова дышал свежим и свободным воздухом.
В углу купе ночного поезда Лот дремал, укрывшись пледом, но молодой женщине не спалось, потому что за окнами поезда дул унылый осенний ветер, и она неподвижно сидела в другом углу и размышляла. Вот она и подарила свою жизнь мужу и надеялась на счастье. Она надеялась, что правильно поняла, в чем ее призвание, и теперь дело только за преданностью. Это и есть счастье, другого ничего нет, тетушка Тереза права, хотя она, Элли, вкладывала в слова «преданность», «счастье» и «призвание» нечто совсем иное, чем тетушка. Чувства, мысли – этого Элли было недостаточно, она мечтала о деле. Как она всегда доказывала свои способности на деле – будь то сначала теннис, затем лепка и наконец превращение своего страдания с помощью слов в текст и отправка его в журнал, в издательство, – так же точно она и сейчас мечтала о деле, по крайней мере о том, чтобы по мере сил способствовать конкретному делу. Она с грустью смотрела на Лота и чувствовала, что любит его, пусть и совсем иначе, чем когда полюбила первый раз в жизни. Лота она любила не ради себя, как то было в ее первой любви. Лота она любила ради него, чтобы пробудить его к великим свершениям… Ее желание было довольно смутно, но в основе его лежало честолюбие, честолюбие ради любви к нему. Как жаль, что он транжирит свой талант, сочиняя остроумные статьи и одноминутные эссе. Они такие же, как его манера разговаривать, – милые, изящные, неубедительные и не убежденностью рожденные, он способен на большее, на несравнимо большее. Быть может, написать роман – это еще не великое свершение, быть может, свершение – написать что-то иное… Но что? Она искала ответ и пока не могла найти, но она чувствовала, что обязательно что-то придумает, чтобы разбудить Лота…
Да, они будут счастливы, будут счастливы всю жизнь… Там, в Италии, она найдет то, что ищет… Возможно, в прошлом, в истории… В том, что уже давно прошло, в том прекрасном, благородном прошлом, давно мертвом, но все равно прекрасном… Почему ей так грустно? Или это была всего лишь та грусть, которая всегда таилась в глубине всех ее начинаний и порой слышалась в неожиданно срывающемся тоне ее голоса: грусть ее детских лет, прошедших тихо и незаметно, без родителей, без братьев и сестер, в доме одинокого старика? Он всегда заботился о ней как добрый отец, но был такой старый, и она так остро ощущала груз его лет. Вокруг себя она видела только стариков; думая о детстве, она вспоминала grand-maman Деркс и доктора Рулофса: они были уже старыми, когда она была совсем малышкой. Да и Лот, размышляла она, хотя у мужчины – любителя путешествий жизнь совсем другая, чем у девочки, постоянно живущей дома, Лот тоже ощущал груз лет окружающих стариков, потому-то у него и развился этот страх перед старением, доходивший до невроза. Тетушка Стефания и гаагские дядюшки – все уже старики, а остальные знакомые вокруг точно вымерли, и эти старики одиноко бродили по городу, по улицам, на которых стояли их дома, туда-сюда, туда-сюда, навещая друг друга… Из этой пустынности и одиночества рождалась грусть, и она, Элли, постоянно ощущала ее и в детстве, и в молодости… У нее никогда не получалось завести подруг. С девочками из теннисного клуба она больше не виделась, а с соученицами по Академии лишь мельком здоровалась на улице. После неудачной помолвки она еще больше ушла в себя, виделась только с Лотом, гуляла с ним и разговаривала, и Лот был в Гааге тоже одинок, без друзей. Лот говорил, что у него есть друзья в Италии. Как странно, их обоих окружала атмосфера одиночества и безжизненности… Вокруг них не было ни друзей, ни знакомых, которые обычно окружают людей, которые обычно окружают семьи… Причина наверняка заключалась в грузе лет этих двух дряхлых стариков, подавлявших окружающих, понять глубже она не могла, но чувствовала, что от нее ускользает что-то, чего она не знает, но что есть что-то, что и подавляет окружающих, удерживает от общения – что-то мрачное в далеком прошлом, что-то, что все еще витало вокруг обоих стариков и окутывало ее детей и его единственную внучку некой пеленой, чем-то невыразимым, но настолько ощутимым, что Элли могла нащупать эту пелену рукой…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу