– Скажите пожалуйста, сестра, – спросил Тео, – дома ли мать-настоятельница?
– Дома, мсье.
– Не помешаю ли я ей? Не будете ли вы любезны передать ей, что я хотел бы с ней поговорить?
– Хорошо, мсье.
Монашка ушла. Тео подмигнул.
– Я давно собирался это сделать, – сказал он. – Так что пользуюсь случаем. Настоятельница – женщина разумнее, намного разумнее моей матушки.
Они сидели и ждали. В неприютной приемной было безумно холодно.
Лот задрожал от холода и сказал:
– Я бы не смог… Нет, я бы не смог.
– Я тоже, – сказал Тео.
Первой вошла настоятельница – маленькая женщина, которую было почти не разглядеть под просторными складками ее монастырского одеяния. Из-под головного убора на них смотрели два блестящих карих глаза.
– Мсье ван дер Стаф…
– Да, мадам…
Они пожали друг другу руку.
– Я уже давно хотел повидать вас, чтобы сказать, как я благодарен за вашу заботу о моей матушке…
Французские фразы Тео звучали вежливо, галантно и учтиво.
– Позвольте представить вам мсье и мадам Паус, моих кузена и кузину.
– Молодожены, – сказала настоятельница с улыбкой.
Лот удивился, что она уже знает.
– Мы пришли нанести визит тетушке… А также вам, – добавил он из вежливости.
– Присаживайтесь… Мадам ван дер Стаф скоро придет.
– Как моя матушка себя чувствует? Я не виделся с ней уже… некоторое время.
– Ей вполне хорошо, – сказала настоятельница. – Потому что мы все о ней заботимся.
– Это мне известно.
– А она о себе не заботится. Она не знает меры… А Господь не любит, чтобы мы не знали меры так, как ваша матушка… Я молюсь раза в четыре меньше, чем она. А она молится постоянно… У меня на это просто нет времени… Господь не требует этого… Мы должны также работать: я ухаживаю за больными… это тяжелая работа. Сейчас почти все сестры разошлись по больным, которым они помогают. Я распределяю, кто кому будет помогать… Мы не можем постоянно молиться…
– А матушка может, – сказал Тео с ухмылкой.
– Она молится… молится слишком много, – сказала настоятельница. – Она не знает меры.
– Так было всегда, что бы она ни делала, – сказал Тео, глядя прямо перед собой.
– Так оно и осталось. Она не знает меры в своей новой вере, в нашей вере. Но перебарщивать тоже нельзя… И нельзя поститься без нужды… Как-то раз мы нашли ее в часовне в голодном обмороке… Мы придумали, как с ней быть. Когда поститься не обязательно, мы добавляем бульон в ее вегетарианский суп или в тушеные овощи… чтобы она не заметила… Вот она идет сюда.
Дверь открылась, и в комнату вошла мефрау ван дер Стаф, тетушка Тереза. Лоту показалось, что перед ним сама grand-maman , моложе, но все равно глубокая старуха. В черном платье, крупная и величественная, она была очень стройна и поразительно грациозна в движениях. Наверное, grand-maman когда-то была такой же. Ее темно-карие глаза – глаза уроженки тропиков – были обращены, казалось, не в этот мир, казалось, она с трудом смотрела на окружающих, но на старческих губах играла настоящая улыбка, на время потеснившая выражение экстаза. Она позволила Тео поцеловать себя и после этого сказала по-французски:
– Как мило с вашей стороны, что вы пришли меня навестить… Я очень благодарна… Вот, значит, какая теперь Элли… Я видела Элли много лет назад, еще в Голландии, у grand-papa Такмы… Тебе было лет четырнадцать. Как мило, что вы пришли… Садитесь, пожалуйста… В Голландию я никогда не вернусь… но я много думаю… много думаю о нашем семействе…
Глаза вновь обратились в иной мир, на губах появилось выражение экстаза. Худые руки, покоившиеся на коленях, сложились, точно для молитвы, пальцы были такие же тонкие, как у grand-maman . И голос звучал тоже, как у нее. Сейчас, когда она сидела в этом черном платье, освещенная бледным светом монастырской приемной, где воздух стыл от такого же бледного холода, сходство с grand-maman было поистине ужасающее; эта дочь казалась копией матери, самой матерью, и минувшие годы витали призраками в бледном холодном свете.
– И как вы все там, в Гааге, поживаете? – спросила тетушка Тереза.
Зазвучали слова о жизни членов семейства. Мать-настоятельница скромно попрощалась через несколько минут, поблагодарив за визит.
– Как поживает дядюшка Харольд? А как твоя maman , Шарль? Я часто думаю о ней… и много молюсь о ней, Шарль…
Голос, сильно надтреснутый, звучал более мягко, чем у голландцев в Голландии, у тетушки был округлый яванский выговор; нежные нотки этого надтреснутого голоса растрогали Лота с Элли, в то время как Тео смотрел прямо перед собой с выражением боли; при матери он всегда чувствовал себя принужденным и подавленным.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу