Джером Сэлинджер: Ловец на хлебном поле

– Удачи! – совсем как этот Спенсер, когда я из Пенси сваливал. Господи, как я ненавижу, если мне орут «Удачи!», когда я откуда-нибудь сваливаю. Тоска сплошная.

Вниз я пошел по другой лестнице и там тоже увидел на стене «хуй вам». Снова попробовал рукой стереть, только тут выцарапали ножом или как-то. Не стиралась, хоть тресни. Да все равно бесполезняк. Будь у тебя даже мильон лет, все равно и половины всех «хуй вам» в мире не сотрешь. Не выйдет.

Я посмотрел на часы во дворе – только без двадцати двенадцать, до фига еще времени до встречи с Фиби. Только я все равно сразу к музею пошел. Больше-то некуда. Может, зайду в будку да звякну этой Джейн Гэллахер перед тем, как двинуть стопом на запад, – только не в жиляк мне чего-то было. Я ж даже не был уверен, что она вообще домой на каникулы вернулась. Поэтому я просто двинул к музею и стал там околачиваться.

Пока я ждал Фиби в музее, на самом входе и всяко-разно, подваливают ко мне два таких малявки и спрашивают, не знаю ли я, где тут мумии. У того пацанчика, что спрашивал, ширинка расстегнулась. Я ему про это сказал. И он штаны свои застегнул – прямо там же, где стоял и со мной разговаривал, – ни за колонну не стал заходить, ничего. Я чуть не сдох. Заржал бы, только испугался, что опять блевать потянет, поэтому не стал.

– Где тут мумии, дядя? – снова спрашивает пацан. – Не в курсе?

Я чуть повалял с ними дурака.

– Мумии? – спрашиваю одного. – Эт чего?

– Ну мумии . Знаете, трупаки такие. Их еще в рыбницах хоронят.

В рыбницах. Я чуть не сдох. Он гробницы имел в виду.

– А вы, парни, чего не в школе? – спрашиваю.

– Уроков нет, – отвечает тот, который разговаривал. Врет, гаденыш, видно же, как я не знаю что. А мне все равно делать не фиг, пока Фиби не придет, поэтому я помог им найти, где мумии. Ух, я ж раньше точно знал, где они, только в музее этом уже много лет не был.

– А вас мумии интересуют? – спрашиваю.

– Ну.

– А твой дружбан говорить умеет? – спрашиваю.

– Он не дружбан. Он мне братан.

– Так может говорить? – Я поглядел на того, который и рта не раскрыл. – Ты вообще говорить умеешь?

– Ну, – отвечает. – Тока не хочу.

Наконец мы нашли мумий, заходим.

– Знаешь, как египтяне покойников хоронили? – спрашиваю пацана.

– Не-а.

– А пора бы. Очень интересно. Оборачивали им лица такими тряпками, которые вымачивали в каком-то секретном химикате. И так они тыщи лет могли в своих гробницах лежать, и лица у них ни гнили, ничего. Никто так больше не умеет, только египтяне. Даже современная наука.

А чтоб добраться к мумиям, надо по такому как бы узкому коридору пройти с камнями сбоку, которые вытащили прямо из этой гробницы фараона и всяко-разно. Там вполне себе жутко, и сразу видно, что этим фертикам не очень в струю. Жались ко мне, как я не знаю что, а тот, который ни фига не разговаривал, чуть ли не за рукав мне цеплялся.

– Пошли, а? – брату своему говорит. – Я их уже видал. Ну пошли, а? – Потом развернулся и дал деру.

– Он ссыт, как водопад просто, – второй говорит. – Пока! – И тоже дернул.

Поэтому я в гробнице остался один. Мне как бы в жилу в каком-то смысле. Там нормально так, спокойно. А потом вдруг – ни за что не угадаете, чего я там увидел на стене. Еще один «хуй вам». Красным карандашом или как-то, прямо под стеклом, под камнями.

Вот где засада вся. Даже такого места не найдешь, где нормально и спокойно, потому что нет таких мест. Только думаешь , что есть, а доберешься до него, чуть отвернешься – и кто-нибудь подлезет втихушку и прямо у тебя перед носом напишет «хуй вам». Сами попробуйте. Я так даже прикидываю, что вот сдохну когда-нибудь, и сунут меня в могилу на кладбище, и будет у меня надгробье и всяко-разно, и на нем «Холден Колфилд» написано, а потом год, когда родился, и год, когда помер, а прямо под низом будет: «хуй вам». К бабке не ходи.

Когда я вышел оттуда, где мумии, мне в сортир захотелось. На меня как бы дрыщ такой напал, сказать вам правду. Дрыщ-то ладно, только еще кое-что случилось. Выхожу из тубза, даже до двери не дошел, и тут вроде как отключился. Но мне повезло. В смысле, мог бы и убиться, когда на пол грохнулся, а я вроде как на бок эдак приземлился. И вот умора. Мне вроде как получшело, когда я отключился. По-честному. Рука только болела – наверно, потому что грохнулся, но хоть башка, на фиг, больше не кружилась.

Было уже десять минут первого или где-то, поэтому я опять вышел и встал у дверей, ждать Фиби. Прикинул: может же быть, что мы вообще в последний раз увидимся. Вообще со всякими родичами, в смысле. Может, наверно, и увидимся, только через много лет. Может, я прикинул, вернусь домой, когда мне будет лет тридцать пять, вдруг кто заболеет и захочет со мной перед смертью повидаться, и я только из-за этого вылезу из своей хижины и вернусь к ним. Я даже начал прикидываться, как вернусь. Штруня наверняка задергается вся, как не знаю что, разревется и кинется меня упрашивать, чтоб я остался дома и не ехал больше к себе в хижину, а я все равно поеду. Я такой как ни в чем не бывало, как не знаю что. Успокою ее, а потом уйду в другой угол гостиной, вытащу такой портсигар и закурю сигу, весь такой хладнокровный, как не знаю что. Позову их всех к себе в гости как-нибудь, если им в жилу, но ни настаивать не буду, ничего. Я чего – я разрешу только такой Фиби к себе приезжать летом и на рождественские каникулы, и еще на Пасху. И Д.Б. разрешу время от времени у себя гостить, если ему в жилу будет где-нибудь спокойно и нормально сидеть и писать, а вот кина никакого он у меня в хижине писать не будет, одни рассказы и книжки. Такое правило заведу: пока у меня – никакого фуфла. Пусть только попробует кто-нибудь какое фуфло – сразу лучше пускай выметается.