Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

– Вот и славно! – сказал доктор Райххардт. – Конечно, было бы еще лучше, если б музыка немножко вас радовала. Здесь это единственный способ сохранить душевную гармонию.

– В этом я не разбираюсь, – холодно ответил Квангель. И добавил: – Супротив того места, где я был, тут прямо хоромы, а?

Барин снова сел за стол, взял в руки книгу. И дружелюбно ответил:

– Я тоже, как и вы, некоторое время провел в бункере. Согласен, здесь немножко получше. По крайней мере, не бьют. Надзиратели большей частью народ неотесанный, но не совсем уж оскотинившийся. Однако тюрьма остается тюрьмой, вы же знаете. Кое-какие послабления допустимы. Например, мне разрешено читать, курить, получать домашнюю еду, пользоваться собственной одеждой и постельным бельем. Но я – случай особый, да и при послаблениях заключение остается заключением. Надо еще научиться не чувствовать решеток.

– И вы научились?

– Пожалуй. Правда, не всегда получается. Далеко не всегда. Например, если я думаю о своей семье, то нет.

– У меня только жена, – сказал Квангель. – В этой тюрьме есть женское отделение?

– Да, есть, только мы никогда женщин не видим.

– Понятно. – Отто Квангель тяжело вздохнул. – Мою жену тоже арестовали. Надеюсь, сегодня и ее перевезли сюда. – Он помолчал и добавил: – Слишком она мягкая да ранимая для всего того, что ей пришлось выдержать в бункере.

– Надеюсь, она тоже здесь, – дружелюбно сказал барин. – Выясним через пастора. Возможно, он еще сегодня зайдет, во второй половине дня. Кстати, вы можете пригласить защитника, теперь, когда оказались здесь. – Он приветливо кивнул Квангелю: – Через час будет обед, – надел очки и стал читать.

Некоторое время Квангель смотрел на него, но барин продолжать разговор не собирался, вправду читал.

Ох и чудаки они, эти баре! – думал Квангель. Я бы не прочь еще много о чем порасспросить. Но раз он не хочет, то и ладно. Не хочу приставать к нему, как надоедливая собачонка.

И он слегка обиженно принялся стелить себе постель.

Камера была очень чистая и светлая. И не слишком маленькая, три с половиной шага от стены до стены. Окошко было приоткрыто, воздух свежий. И пахло здесь приятно; позднее Квангель установил, что запах шел от мыла и белья господина Райххардта. После вонючей, удушливой атмосферы гестаповского бункера Квангелю казалось, будто он перенесся в светлое, радостное место.

Застелив постель, он сел на нее и взглянул на сокамерника. Тот читал. Довольно быстро перелистывая страницу за страницей. Квангель, который припомнить не мог, чтобы после школы хоть раз открывал книгу, с удивлением подумал: что он находит в чтении-то? Разве ему не о чем поразмыслить здесь, в этом месте? Я бы не смог этак спокойно сидеть да читать! Все время думаю об Анне, и как все вышло, и как будет дальше, и сумею ли продержаться как должно. Он говорит, я могу пригласить адвоката. Но адвокат стоит кучу денег, и какой от него толк, раз я уже приговорен к смерти? Я ведь во всем признался! С этаким-то барином все по-другому. Я сразу, как вошел, смекнул, зря, что ли, надзиратель называет его господином и доктором. Навряд ли он провинился в чем-то серьезном… ему хорошо читать. Все время читать…

Доктор Райххардт лишь дважды прервал свое утреннее чтение. Первый раз он сказал, не поднимая глаз:

– Сигареты и спички в шкафчике – если вам хочется покурить.

Но когда Квангель ответил: «Да я не курю! Жаль деньги тратить на курево!» – он уже опять читал.

Второй раз он поднял глаза от книги, когда Квангель влез на табуретку и пробовал выглянуть во двор, откуда доносилось размеренное шарканье множества ног.

– Сейчас не стоит, господин Квангель! – сказал доктор Райххардт. – Заключенных вывели на прогулку. Некоторые надзиратели точно примечают окна, в которые кто-нибудь выглядывает. И мигом отправляют его в темный карцер, на хлеб и воду. В окно лучше всего смотреть вечером.

Потом настало время обеда. Квангель, привыкший к кое-как сваренной бурде гестаповского бункера, с удивлением увидел, что здесь принесли две большие миски с супом и две тарелки с мясом, картошкой и зеленой фасолью. Но с еще большим удивлением он увидел, как сокамерник налил в умывальный таз немного воды, тщательно вымыл, а затем вытер руки. Доктор Райххардт налил в таз свежей воды и очень вежливо сказал:

– Прошу вас, господин Квангель!

И Квангель тоже покорно вымыл руки, хотя ни к чему грязному не прикасался.

Затем они почти в полном молчании съели обед, для Квангеля непривычно вкусный.