Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Обуреваемый чувствами, он схватился за голову и повторял исступленно: «Что я такого сделал? Ответь! Что?!»

«Ничего», – произнесла она.

«Именно! Вот видишь! Тебе нечего…» – Он развернулся и пошел прочь поступью победителя, но его вдруг отбросило обратно, словно он наткнулся на невидимую преграду. Обернувшись, он прокричал в гневе:

«Ради всего святого, чего ты от меня ждала?»

Без единого слова она медленно подошла к столу, села и, оперевшись на локоть, прикрыла глаза рукой. Все это время он пристально смотрел на нее, как будто в каждый момент ожидая обнаружить в ее неторопливых движениях ответ на свой вопрос. Но он не мог ничего прочесть, не мог даже приблизительно представить, о чем она думает. Борясь с желанием закричать, он выждал немного и произнес с явной издевкой:

«Ты хотела, чтобы я писал глупые стишки, сидел и смотрел на тебя часами, говорил о твоей душе? Ты должна была понимать, что я не из таких… У меня были дела поважнее. Но если ты думаешь, что я был абсолютно слеп…»

Бесчисленное множество подтверждений тому внезапно предстало перед его мысленным взором. Сейчас он отчетливо вспомнил множество случаев, когда заставал их вместе. Нелепо прерванный жест его жирной белой руки, восторженность на ее лице, блеск недоверчивых глаз. Обрывки малопонятных бесед, вслушиваться в которые не имело смысла, и паузы, не значившие ничего тогда и столь красноречивые в свете нынешних событий. Он вспомнил все это. Он не был слеп, о нет! Эта мысль принесла совершенное успокоение: к нему вернулось все его самообладание.

«Я полагал недостойным подозревать тебя», – надменно сказал он.

Эта фраза очевидно обладала некой чудодейственной силой, поскольку, произнеся ее, он сразу почувствовал себя на удивление легко. Вслед за этим в нем вспыхнуло радостное изумление, что столь благородное и верное изречение могло слететь с его уст. Он смотрел, какое впечатление произведут на нее эти слова. Услышав их, она бросила на него быстрый взгляд через плечо. Он разглядел блеск влажных ресниц и слезу на вспыхнувшей щеке. Затем она отвернулась и села как прежде, закрыв лицо руками.

«Тебе следует быть со мной предельно честной», – медленно произнес он.

«Ты все знаешь», – глухо проговорила она, не отнимая ладоней от лица.

«Из письма… да… но…»

«Но я вернулась, – воскликнула она сдавленным голосом, – ты знаешь все».

«Я рад за тебя. Это ради твоего же блага», – промолвил он торжественно.

Он вслушался в свой преисполненный глубокого чувства голос. Ему казалось, будто в комнате происходит что-то неизъяснимо важное, что каждое слово и каждый жест обладают значимостью событий, предопределенных с начала времен и своей неотвратимостью являющих смысл творения.

«Ради твоего же блага», – повторил он.

Ее плечи задрожали, как от рыданий, а он забылся, рассматривая ее прическу. Вдруг Хёрви встрепенулся, словно ото сна, и спросил очень деликатно, почти шепотом:

«Вы с ним часто встречались?»

«Ни разу!» – воскликнула она сквозь ладони.

Такой ответ на мгновение лишил его дара речи. Он беззвучно пошевелил губами, прежде чем произнести:

«Ты предпочла принимать его ухаживания прямо здесь – под самым моим носом», – в ярости выпалил он, но мгновенно успокоился и испытал неловкость, будто уронил себя в ее глазах такой вспыльчивостью. Она встала, ее рука покоилась на спинке стула, а глаза, теперь совершенно сухие, смотрели прямо на него. На ее щеках проступили красные пятна.

«Когда я решилась к нему уйти – я тебе написала», – сказала она.

«Но до него не дошла, – подхватил он. – И когда же ты передумала? Что заставило тебя вернуться?»

«Я не понимала, что делаю», – пробормотала она. Все в ней было неподвижно, кроме губ. Он пригвоздил ее к месту суровым взглядом.

«Он знал об этом? Он ждал тебя?» – спросил Хёрви.

Она ответила ему почти неразличимым кивком, и он еще долго не отрывал от нее взгляда, не произнося ни слова.

«И, полагаю, все еще ждет?» – выпалил он.

Она как будто снова кивнула. Тут ему понадобилось узнать, который час. Он посмотрел на часы и нахмурился. Полвосьмого.

«Так ждет?» – пробурчал он, возвращая часы в карман. Он поднял на нее взгляд и, словно в приступе недоброго веселья, издал короткий, резкий смешок и тут же посерьезнел.

«Нет! Это просто неслыханно…» – пробормотал он. Она стояла перед ним, прикусив нижнюю губу, будто погрузившись глубоко в размышления. Он снова усмехнулся – глухой смешок прозвучал как проклятие. Он не знал, почему он внезапно почувствовал такое непреодолимое отвращение к жизненным обстоятельствам – к любым обстоятельствам, – неимоверное омерзение при мысли о длинной череде прожитых дней. Он был вымотан. Работа мысли казалась непосильным трудом. Он произнес: