Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Отметив, что некоторая наивность восприятия и выражения простительна в таком нежном возрасте, я все же признаю, что мой предыдущий жизненный опыт не мог как следует подготовить меня к литературной жизни. Возможно, не следовало употреблять слово «литературной». Это слово предполагает близкое знакомство с языком, особый склад ума и восприимчивость, на которые я не смею претендовать. Я просто люблю язык, но любовь к языку не делает человека литератором, так же как любовь к морю не делает его моряком. Вполне вероятно, что я люблю язык, как литератор может любить море, на которое смотрит с берега, – как область невероятных приключений и великих достижений, меняющих лицо мира, как открытую дорогу ко всем неисследованным территориям. Нет, наверное, лучше будет сказать, что флотская жизнь – и я имею в виду не возможность попробовать ее на вкус, но настоящую морскую службу, которой был посвящен приличный отрезок времени, – в общем и целом никчемный опыт для писательской жизни. Не дай бог, чтобы это было воспринято как попытка низвергнуть со шканцев своих учителей. На такое отступничество я не способен. Свое благоговение перед их памятью я запечатлел в трех или четырех книгах. И если кто-то из живущих и надеющихся на спасение и должен быть откровенным с собой больше других, то это, конечно же, писатель.

Я просто хотел сказать, что на шканцах вас не научат правильно реагировать на литературную критику. Только это, и ничего больше. Впрочем, это по-своему вполне серьезное упущение. Если бы нам было позволено вывернуть, исказить, приспособить (и испортить) данное Анатолем Францем определение хорошего критика, то хорошим писателем мы бы называли того, кто созерцает, не выражая ни радости, ни чрезмерной печали, приключения своей души в океане литературной критики. Я далек от намерения ввести внимательного читателя в заблуждение, что в море нет никакой критики. Это было бы нечестно и даже невежливо. Чего бы вы ни искали, в море найдется все: война и мир, романтика и самый отъявленный натурализм, идеалы, скука, отвращение, вдохновение, как и любая из мыслимых возможностей, в том числе и возможность сесть в лужу – все как и на литературном поприще. Но критика на шканцах все-таки отличается от литературной. Похожи они лишь в том, что отвечать в обоих случаях, как правило, себе дороже.

Да, в море найдется место критике и даже похвале – говорю же вам, на «соленой воде» всему есть место. Однако от литературной она заметно отличается по форме: как правило, это импровизация и всегда устная, что придает ей свежесть и энергию, которых иногда не достает печатному слову. Иначе обстоит дело с похвалой, которая после, когда критик и критикуемый уже готовы разойтись. Оценка скромных талантов человека в море заключена в строгие формулировки, обладает постоянством письменного слова и редко блещет разнообразием. В этой области у литературного критика, пожалуй, есть преимущества, хотя и его положительная оценка, в сущности, умещается во фразе «Настоятельно рекомендую», которую мы зачастую и видим. Только вот критик предпочитает использовать «мы»: есть некая мистическая сила в форме первого лица множественного числа, из-за которой она особенно подходит для критических рецензий и изъявления воли королей. У меня есть небольшая стопка морских благодарностей от разных капитанов, они медленно желтеют в левом ящике письменного стола и всякий раз шелестят от моего трепетного прикосновения, словно горсть сухих листьев, сорванных с древа познания на славную память. Удивительно! Получается, что именно ради этих бумажек с именами нескольких шотландских и английских капитанов я противостоял возмущению, насмешкам и упреками, которые пятнадцатилетнему мальчику вынести совсем непросто; ради этих листков я сносил обвинения в отсутствии патриотизма, здравого смысла и даже храбрости; пережил муки душевных терзаний и не раз скрывал свои слезы; из-за них я так и не смог насладиться красотами перевала Фурка и был наречен «неисправимым Дон Кихотом» с намеком на порожденное романами сумасшествие рыцаря. Все ради этих трофеев! И вот они шелестят, эти бумажки, – всего с дюжину листков. В их неясном, призрачном шорохе живет память о двух десятках лет, слышны голоса закаленных моряков, уже покинувших этот мир, мощный гул бесконечных ветров, тихие звуки таинственных заклинаний и рокот огромного моря, которые каким-то образом залетели в мою далекую от морских берегов колыбель и прокрались в мою еще неокрепшую голову, подобно исламскому догмату, который мусульманские отцы нашептывают на ухо младенцам, принимая новорожденных сыновей в круг правоверных буквально с первых глотков воздуха. Не знаю, был ли я хорошим моряком, но что был верным – знаю точно. В конце концов, эта стопка «характеристик» с разных судов доказывает, что все эти годы мне не приснились. Лаконичные и однообразные по тону, они воодушевляют меня не меньше самых вдохновенных страниц литературы. Оттого, видимо, меня и называют романтиком. И тут уж ничего не поделаешь. Хотя постойте. Меня, кажется, называли и реалистом. И поскольку на это звание я тоже имею право, попробуем для разнообразия всячески ему соответствовать. C этой целью я застенчиво поведаю вам, и то лишь потому, что в свете полночной лампы никто не увидит моего румянца, что в содержательной части буквально всех флотских благодарностей прописаны слова «рассудительность и трезвый расчет».