Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

«Очаровательно», – сказала бы генеральская дочь.

Вот так-то, старина! Она никогда не слышала, как ты визжишь от резкой боли (бедное левое ухо!) и при этом с невероятным самообладанием сохраняешь полную неподвижность, страшась опрокинуть маленькое двуногое существо. Она никогда не видела твоей смиренной улыбки в момент, когда это маленькое двуногое существо в ответ на строгий вопрос: «Что ты вытворяешь с собакой?» – таращит глаза и с невинным видом произносит: «Ничего, мамочка. Я только ласкаю!»

Генеральская дочь не знает скрытых мотивов добровольно возложенной на себя миссии, не знает она и боли, что может таиться даже в самой награде за твердое самообладание. Но мы-то с тобой прожили вместе столько лет. Вместе и постарели; и хотя наша работа еще не завершена, иногда можно позволить себе, сидя у камелька, уйти в себя: поразмышлять об искусстве воспитания детей и о том, как это «очаровательно» – писать рассказы, где столько жизней появляются и исчезают ценой той одной, что неумолимо уносится прочь.

Оглядываясь назад, я вижу, что за исключением жизненной пропедевтики детства и отрочества в постоянно меняющихся декорациях моей биографии чередовались две отдельные стези, даже две отдельные стихии – земля и вода, что объясняет определенную степень моей наивности. Я полностью отдаю себе в этом отчет и говорю так вовсе не из желания оправдаться. Годы идут, число страниц неуклонно растет, и мною все больше овладевает чувство, что писать можно только для друзей. Зачем тогда ставить их перед необходимостью заверять вас – как подобает другу, – будто никаких оправданий не нужно, а то и внушать им сомнение в благоразумии автора? Тем более нет смысла беспокоиться о тех немногих из великого множества читателей, которых случайно зацепит какое-нибудь слово или строчка, а то и целая удачная страница, вызвавшая сопереживание в нужный момент, или простая истина, или даже тонкий намек. Это все равно что выудить рыбу из морских глубин. Известно, что рыбалка (я имею в виду морскую), как ни крути, любит удачу. Что до врагов, до них мне и дела нету.

Есть, к примеру, один господин, который, образно говоря, не дает мне проходу. Образ не слишком изящный, но он идеально описывает этот случай – целый ряд случаев. Давно ли он увлекается охотой, сезон которой начинается в соответствии с издательским календарем, мне не известно. Некоторое время назад кто-то показал мне его – в печатном, разумеется, виде, – и я тут же испытал что-то вроде невольной симпатии к этому неутомимому человеку. Он препарирует каждую частицу моей сущности: а сущностью писателя являются его книги; остальное – лишь его бесплотная тень, которую либо слепо ненавидят, либо так же слепо превозносят. Буквально каждую косточку! Однако он отнюдь не безумец, движимый извращенными представлениями о прекрасном. Осмелюсь предположить, что причина в более глубоком и достойном чувстве, нежели прихоть и эмоциональная вседозволенность. На самом деле деятельность его вполне оправдана и основательна настолько, что, вопреки желанию, приходится рассматривать ее по существу. В его работах, к примеру, чувствуется то здравомыслие, что часто является признаком моральной устойчивости. Это первое. Затем: неприятно, конечно, когда тебя клеймят, но тщательность, с которой это делается, подразумевает не только внимательное чтение, но и реальное понимание сути работы, чьи достоинства и недостатки, какими бы они ни были, не лежат на поверхности. Такой подход вызывает уважение и благодарность, учитывая, что книги иногда ругают, даже не прочитав. Вот это поистине нелепая ситуация, в которой может оказаться каждый писатель, поставивший свое душевное спокойствие на карту литературной критики. Разумеется, большого урона вы не понесете, но все равно неприятно. Это как обнаружить наперсточника среди порядочных пассажиров в вагоне третьего класса. Беззастенчивость такого гуся, его наглость и коварство, ставка на глупость и доверчивость рода человеческого, разнузданная, бесстыдная болтовня, с которой откровенное его мошенничество выдается за честную игру, – все это вызывает чувство невыносимого отвращения. Честный кулак простого человека, играющего открыто и по правилам – даже если он намерен сбить вас с ног, – может и оглушить, при этом все останется в рамках приличий. Какую бы травму он вам ни нанес, обижаться тут не на что. Честность вызывает уважение, даже когда ею пользуют ваше бренное тело. Однако верно и то, что такого неприятеля объяснения не остановят и извинения не угомонят. Сошлись я на молодость в оправдание наивности этих страниц, он, скорее всего, рявкнет: «Чушь!» – и размажет это на полторы колонки свирепого текста. А ведь писатель рождается с первой изданной книгой, и, несмотря на свидетельства распада, сопровождающего нас в этой скоротечной жизни, сегодня мое чело венчает всего пятнадцать коротких лет.