Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Иногда он простодушно допытывался: «Скажите, Николай Степанович… – Моего прадеда звали Стефан, и комендант использовал русскую форму вежливого обращения. – Скажите, и отчего это вы, поляки, все время на рожон-то лезете? А чего вы ждали? Против России идти?!»

Не чужды ему были и философские размышления: «И где теперь ваш Наполеон? Великий человек, спору нет. Великий, покуда лупил немцев с австрияками и иже с ними. Нет же! Пошел на Россию, полез на рожон! И чем дело кончилось? Взгляните на меня! Эта вот сабля бряцала по парижским мостовым».

По возвращении в Польшу, когда пану Николасу приходилось рассказывать о жизни в ссылке, он отзывался о коменданте так: «Человек достойный, но дурак». Отклонив предложение перейти на русскую службу, он вышел в отставку и получил лишь половину положенной ему по званию пенсии. Его племянник (мой дядя и опекун), которому тогда было четыре года, рассказывал, что его первым внятным воспоминанием стало радостное оживление, царившее в родительском доме в день возвращения пана Николаса из русской ссылки.

У каждого поколения свои воспоминания. Возможно, первые воспоминания пана Николаса были связаны с последним разделом Польши, и прожил он достаточно, чтобы с горечью наблюдать за последним вооруженным восстанием 1863 года, которое повлияло на судьбу всего моего поколения и окрасило мои первые жизненные впечатления. Когда его брат, в доме которого этот робкий мизантроп укрывался, пасуя перед элементарными житейскими трудностями, умер, едва разменяв шестой десяток, пану Николасу ничего не оставалось, как собрать всю волю в кулак и принять решение относительно своей будущности. После мучительных сомнений и долгих уговоров он, наконец, арендовал полторы тысячи акров у своего приятеля в соседнем имении.

Условия аренды были очень выгодными, но я полагаю, что решающим обстоятельством стала удаленность деревни и благоустроенный дом без изысков. Он тихо прожил там около десяти лет, гостей принимал редко и почти не участвовал в общественной жизни, усматривая в ней проявления тирании и бюрократического произвола. Он сам и его преданность родине были вне подозрений, но организаторы восстания в своих разъездах по округе старались даже не приближаться к его дому. Все понимали, что не стоит нарушать покой последних лет старого солдата. Даже такие закадычные друзья, как мой дед по отцу, с которым они прошли за Наполеоном до Москвы, а позже служили в польской армии, по мере приближения дня восстания навещали его все реже. Два сына и единственная дочь моего деда по отцу были глубоко вовлечены в подготовку восстания, сам же он был из тех шляхтичей, которые видели высшее проявление патриотизма в том, чтобы «вскочить в седло и вышвырнуть их прочь». Но даже он соглашался, что «дорогого Николаса беспокоить не следует». Однако все эти предосторожности со стороны заговорщиков и прочих друзей не спасли пана Николаса от бед того несчастливого года.

Не прошло и двух суток с начала восстания в тех местах, как разведывательный казачий отряд прошел через деревню и вторгся в усадьбу. Всадники встали между домом и конюшней, несколько же спешились и обыскали хозяйственные постройки. Командир с двумя казаками подошли к входной двери. Все шторы с этой стороны дома были опущены. Офицер сказал встретившему его слуге, что хочет поговорить с хозяином. Тот ответил, что хозяина нет дома, что полностью соответствовало действительности.

Далее я буду придерживаться истории, которую рассказывал этот слуга друзьям и родственникам моего двоюродного деда, какой я и узнал ее от них.

Услышав ответ слуги, казачий офицер зашел с крыльца в дом.

«Куда, говоришь, хозяин уехал?»

«Хозяин отбыл в Н. [губернский город в пятидесяти милях], еще позавчера».

«В конюшне только две лошади. Где же остальные?»

«Хозяин всегда выезжает на своих лошадях. – Имелось в виду, что не на почтовых. – Его не будет неделю, а то и дольше. Он соблаговолил сообщить, что ему нужно уладить одно дело в гражданском суде».

Пока слуга говорил, казак разглядывал переднюю.

Перед ним было три двери: напротив, справа и слева. Офицер открыл дверь слева, вошел в комнату и приказал поднять шторы. Это был кабинет пана Николаса: высокие книжные шкафы, картины на стенах и прочее.

В центре комнаты стоял большой стол, заваленный книгами и бумагами, а между дверью и окном – на свету – еще один, поменьше, с несколькими выдвижными ящиками. Именно за этим столом дядюшка обыкновенно читал и писал.