Софи Вёрисгофер - Из Лондона в Австралию

– А что вы ему дадите делать? – спросил лейтенант.

– Это мы предоставим ему самому. Если он запросит книг, дадим ему, не запросит, и не надо. Услуг ему во всяком случае оказывать не будем.

На этом и порешили, и когда Аскот, через два дня, вышел в первый раз на палубу, на него никто не обратил внимания, кроме одного, и этот один был Антон. Он знал историю мальчика и, видя в нем только сына лорда Кроуфорда, перенес на него свою благодарность к его отцу. К тому же Аскот был так прекрасен! С нежным румянцем на красивом лице и вьющимися волосами, он скорее походил на картину, чем на человека с плотью и кровью, которому всегда присущи те или иные недостатки; а в этом юноше, напротив, все было прекрасно до совершенства. Особенно привлекателен был рот, с ясной, приветливой улыбкой, освещавшей все лицо и глаза. Это было олицетворение весны, и каждый взгляд, каждое движение его были исполнены жизни и ключем бьющей веселости.

– Эй, ты! – окликнул он нашего друга, – поди-ка сюда!

– Не могу, сэр. Сейчас позовет повар, и я должен нести завтрак господину капитану!

– А я хочу, чтобы мне почистили платье. Кто же это должен делать?

Антон украдкой подошел к нему поближе и сказал: – Я вычищу сегодня вечером, сэр, только потихоньку, и вы никому об этом не говорите.

Аскот засмеялся. – Теперь меня будут лишать всяких услуг? Еще новая душеспасительная мера. Посмотрим, поможет-ли.

И он пошел прочь, посвистывая, но тотчас же вернулся назад.

– Мальчуган! Почему ты хочешь чистить мое платье потихоньку? Ведь от меня не получишь ни пфенига.

И он, как клоун, вывернул целиком оба кармана. – Видишь, я гол, как сокол…

Антон невольно улыбнулся. – У меня другие причины, – сказал он.

– Убийственный говор! Ты, значит, иностранец?

Антон стал рассказывать и так разговорился, что юный собеседник узнал всю его историю, причем иные эпизоды пришлось повторять несколько раз, чтоб Аскот мог, наконец, понять, как следует, эту тарабарщину, как он выражался.

Когда рассказ подходил к концу, Аскот весело закивал головой.

– Вижу моего старика, как живого; вечно озабочен тем, чтоб не сделать кому-нибудь вреда, не оскорбить чье-нибудь чувство. Будь уверен, что он и впредь будет заботиться о твоей судьбе и не потеряет тебя из вида, разумеется, если ты не выйдешь из послушания, т. е. будешь смотреть на жизнь не иначе, чем он сам. Этого бы он тебе не простил. Впрочем, тебе ведь бояться нечего.

– Почему вы так думаете, сэр?

– Потому что ты добродетельный пай-мальчик. Невыносимейший сорт людей.

И он повернулся и ушел. Расхаживая по падубе, он с любопытством посматривал, неужели на корабле действительно никому нет дела до того, что на нем находится Аскот Чельдерс.

Арестанты возбуждали в нем неприяненное чувство, и он с отвращением отвернулся, проходя мимо тюрьмы. Почему эти господа не запрятаны в трюм? На палубе можно было бы играть в крокет, или в кольца.

Ах, почему свет вообще так скучен и переполнен неприятностями!

Вот и обед за офицерским столом был далеко не по его вкусу. Солонина! Брр!.. Такое вульгарное кушанье!

– Мармадюк, ты мог бы позаботиться, чтоб для меня приготовили хоть курицу, – сказал он. – Мой отец заплатит за все.

Лейтенант нахмурился. – Ты все еще самая важная персона, Аскот? И твои желания – закон для всего остального мира, не так-ли?

– Если я их оплачиваю, конечно. А кстати, не собираешься ли ты снова начать свои проповеди, Мармадюк?

– Для тебя – нет, – отвечал лейтенант, – потому что ты неисправим. Ты еще до сих пор не подумал поблагодарить капитана. Что ты на это скажешь, Аскот?

– Это ведь такая необходимая процедура! Вероятно, ты надеешься, что добрый человек имеет для меня в запасе назидательнейшую речь, но я разрушу твои надежды.

– Потому что совесть не чиста у вас, сударь. Незаслуженные упреки выслушиваются очень спокойно.

– Я не хочу ничего выслушивать, Мармадюк. Что мне за дело до твоего капитана? Спасать умирающего, это простой долг человека, и я не вижу, с какой стати мне рассыпаться в благодарностях и делать растроганную физиономию. Да кроме того, вы выказали мне так мало любезности, что я право не чувствую никакой особенной признательности. Например, неужели нельзя найти для меня каюты? прислуги? Не лишнее было бы достать для меня ружье и каких-нибудь интересных книг, а прежде всего кормить меня получше, давать вино и какой-нибудь дессерт, напр., плоды, или варенье. Троекратная кормежка и в промежутки стакан простой воды, – это хорошо для рабочего дома, а не для богатых людей. А ведь мой отец богат, и я наследник нескольких миллионов.