Стефан Жеромский - Пепел

Прежде чем князь вошел в базилику, воображению его представился наполняющий ее сумрак, весь как бы пронизанный золотой пылью. В душе он слышал шелест одежд давно умерших родителей, в фимиаме смирения и благоговения эхо их речи, отдающееся под темным сводом. С трепетом поднял он глаза. Кругом снуют чужие люди… Он поскорее ступил на мозаичный пол, на эти ковры из камня, где столько раз гуляли волны моря, что сама мозаика изогнулась наподобие волн морских и пены. Но стоокая память и там из каждого угла, из-за каждой колонны извлекала давно умерший образ или звук. Как ужасно смотрели теперь на пришельца большие, как будто сонные зеницы одиноких святых, зеницы, полные грусти не грусти, тоски не тоски, зеницы, полные мудрости, которые видят сквозь столетия, вещие зеницы! Князь чувствовал, что это от них к нему струится невнятный шепот. Какой раздирающей была речь их иссохших уст, правда, которой они не могут сказать, ибо лики их застыли в судорогах и руки окостенели в ужасном движении. Тысячелетия тщились они передать весть с того света, сделать страшное предостережение, тысячелетия одно и то же говорили они тревожным взглядам людских толп, которые приходили сюда со всех концов земли. Казалось, глубокие аркады, своды и купола над колоннами, одетыми в полированный темно-красный мрамор, пылают и светятся собственным золотым огнем, который вспыхивает от стен, где в четырехгранных колоннах горит чародейский греческий огонь.

Князь бродил по храму, водя чуть прищуренными глазами по строгим византийским линиям. Как же это случилось, что все вокруг осталось таким же, как на заре его юности, а он сам?… Куда девался тот юноша, который видел все это в первый раз? Его уж нет. Тот, кто осматривает теперь тот же храм, это совсем другой человек. Чувство радости превратилось в смертельную тоску, подобно тому как живой человек превращается в труп. И беспредельной стала тоска, родив неслыханный, потусторонний отзвук, подобный отголоску, отдающемуся под сводом крестильни в Пизе. Куда делись народы с их волей, подвигами и делами? Где царства их и цари? Этот храм стоял так же, как сейчас, когда Мешко Первый вступал на трон. [138]И остался таким же… Этим путем прошли рыцари, направляясь в крестовый поход для освобождения гроба господня. На камнях этого портика Фридрих Барбаросса стоял на коленях у ног папы. [139]Бесчисленные победы венецианского народа над Генуей, Константинополем, Виченцей, Вероной, Беллино, Падуей, Бергамо, Истрией, Далмацией, Мореей, Кандией, Кипром и островом Лемнос, над всем цареградским морем… [140]

– Ты пережил свою Венецию, Святой Марк, – засмеялся князь, с недостойной радостью глядя в мрачную глубь храма. – Французский солдат сорвал с древков твои пурпурные хоругви, которые висели в славе со времен Энрико Дандоло, [141]превратил в обломки крылатого льва…

Взволнованный до глубины души, князь вышел из храма. Невыносимой тяжестью придавила его мысль о французской победе. Он видел в воображении гнилые острова, пустую лагуну, где царил лишь морской прилив. Народ, убегая от дикого нашествия Аттилы, создал тут человеческое поселение. В течение тринадцати веков потомки первых поселенцев вбили в ил миллионы дубовых свай, возвели на них чуть не тридцать тысяч зданий, сорок рынков; привезли с далеких гор тесаный гранит, красный, белый и желтый мрамор, выстлали камнем четыреста каналов, перекинули около пятисот мостов из мрамора. В этом городе выросло множество храмов и дворцов, вознеслась библиотека Сансовино, Прокурации, [142]Кампанилла, дворец дожей и эта базилика. Неутомимые мореплаватели, храбрые солдаты, предприимчивые купцы отовсюду навезли в дар святому Марку множество ценностей. Из Египта, Греции, Византии – колонны из порфира и серпентина, алебастр, вазы, египетские барельефы, резные изделия персов, колонны с таинственными письменами из храма Сабы в Акре. Они дали миру бесчисленное множество художников, вплоть до великого Тициана, были распространителями наук и искусств… И вот в один прекрасный день с материка является в гондоле адъютант французского генерала, один, не обнажая головы, всходит на «исполинские» и «золотые» ступени и проникает в заседание Великого Совета, в зал, откуда слушали свой приговор далекие народы моря, дерзким голосом читает перед лицом дожа и всей Венеции письмо, объявляющее войну, вернее, декларацию об уничтожении их отчизны, которую столько поколений созидало собственными руками.

Через несколько недель золотая книга [143]пылает у подножия древа свободы, дож прячется в свой дом, а патриарх Джованелли присутствует при церемонии уничтожения свода венецианских законов и возносит моления богу…