Стефан Жеромский - Пепел

Близился уже закат, когда они выехали из лесу. Перед ними открылась как бы огромная поляна, выкорчеванная в бору. Ее пересекали песчаные бугры, поросшие приземистой сосной, заросли можжевельника и возделанные поля. Вдали, на краю этой поляны, под лежащим напротив лесом, сверкали в лучах заходящего солнца огромный пруд и река, которая длинной блестящей лентой извивалась в заросшей ольхою низине. Бричка ехала по косогору, и вся широкая долина была видна оттуда как на ладони. Вдалеке, на берегу пруда, в чаще деревьев белел помещичий дом.

– Вот она, паныч, Выгнанка, – проговорил Винцентий, обернувшись к нему на козлах. – Там и живет молодой пан.

– Вот она, Выгнанка, – повторил Рафал.

Тут только он вспомнил, что вскоре встретится с братом. Рафал почти не знал его, так как брат после ссоры с отцом никогда не бывал в Тарнинах. В семье знали только, что, тяжелораненый, он был близок к смерти и что потом поселился в Выгнанке. Эти сведения, бог знает от кого, словно из-под земли добыла мать. Об этом знал и отец, но никогда ни одно слово о сыне Петре не было произнесено вслух в Тарнинах. У Рафала мелькнула вдруг мысль, что, может быть, и брат плохо его примет… Что тогда? Он не ответил на этот вопрос, но в сердце его родился ответ. Тогда остается… Краков, Варшава, Берлин…

Солнце закатилось за далекие леса, погас последний его луч. Усталые лошади еле плелись, так что кучер поминутно выражал опасения, что они опять станут. Как назло, дорога была ужасная. Непролазная топь стояла между двумя длинными призматическими камнями, выброшенными с пашни. Камни эти успели порасти густым терновником, который сейчас уже отцветал. На супесчаной почве виднелись тощие стебельки ржи и овса. Когда спустились сумерки, в отдаленной усадьбе засветились в трех окнах огоньки. У Рафала как-то странно защемило в груди. Он смотрел на эти окна, удлиненные тени которых отражались в блестящей глади пруда, и не мог оторвать от них глаз. Это была первая минута, когда он не страдал.

Лишь ночью дотащились они до берега. Дорога, изрытая весенними дождями, спустилась за плотину и потянулась между зарослями ольх, пересекая ручьи, струившиеся с водоспусков и мельничных запруд. Коняги сами находили ее в темноте. Все вокруг было залито водой и наполнено ее быстрым, манящим, волшебным шумом. Пар стоял в вечернем сумраке. Контуры деревьев, кустов, зарослей и чащ появлялись и исчезали во тьме. Выше, над гладью пруда, серебрился редкий белесый туман. Сердце у Рафала беспокойно билось. Он озирался в не успевшей еще сгуститься тьме и сердцем постигал тайну этого уголка. Впереди, на холме, все время светились сквозь чащу деревьев три окна. Миновав черную, точно литую громаду мельницы, бричка повернула в гору и остановилась перед закрытыми воротами.

Кругом не было ни живой души. Винцентий стал звать, но никто не являлся; он сам распахнул ворота. Дорога и во дворе до самого дома поднималась в гору. Бричка без грохота, без стука въехала в тень огромных деревьев, росших у крыльца, и Рафал нерешительно спрыгнул и вошел в сени. Когда он постучался в темноте, ища входа, дверь отворилась и человек высокого роста, сильно заикаясь, спросил:

– Кто т-там?

Рафал не знал, что ответить, так как это не был его брат. Наконец он спросил:

– Капитан Ольбромский дома?

– Д-д-дома… А вы кто такие будете?

– Брат.

Человек дал Рафалу дорогу, и тот вошел в дом. Перешагнув порог, он увидел брата, который вышел из соседней комнаты. Капитан Ольбромский был высок, худ и несколько сутуловат. Лицо у него было очень красивое, гладковыбритое. Длинные волосы, зачесанные назад, падали на воротник его белого сюртука. Когда он узнал Рафала, лицо его озарилось улыбкой глубокой радости, чуть ли не восторга, чуть ли не счастья. И сердце Рафала дрогнуло при виде брата, которого он смутно, как сквозь сон, помнил с детства.

Капитан прижал его к груди и без слов долго целовал в губы. Усадив, наконец, брата за стол, он еще долго, заслоняя глаза от огня свечи, в молчании смотрел на него.

– Ты один приехал? – спросил он, наконец, сдавленным голосом.

– Один.

– А мама, отец живы?

– Живы.

– И здоровы?

– Здоровы.

– А сестренки: Зофка, Ануся?

– Здоровы…

– Мама сюда не приедет ко мне за тобой?

– Нет.

– Не приедет… Но ты побудешь здесь долго, правда? Скажи, долго пробудешь?

– Да, долго.

Капитан положил руку на руку Рафала и крепко пожал ее. Затем он обратился к слуге, стоявшему у дверей: