Стефан Жеромский - Пепел

– Как же быть, когда тесно у вас, соседушка! Как же быть, когда тесно!

– Тесно, тесно! – воскликнул кто-то другой. – Шляхетский дом тесен, а места в нем для пляски, для гостей испокон веку хватало. Как-нибудь раздвинемся.

– Судари! – кричал еще громче старый кравчий, откидывая назад рукава старого кунтуша. – Судари, да я велю стены снять в этом прадедовском гнезде!

– Да что вы! Вон сколько тут места для нас!

Музыканты за окном заиграли краковяк, и несколько пар пустились в пляс. Для стоявших уже не оставалось места. Гости толкались по комнатам.

Батраки с фольварка, ad hoc [31]переодетые в ливреи, разносили на подносах вино и домашнее печенье. Шум голосов наполнил весь дом до последних сенцев, выходивших куда-то на огороды. Было весело, но все чувствовали, что о танцах в этом доме не может быть и речи. Гости поэтому перешептывались, что надо посидеть немного из вежливости и трогаться дальше искать усадьбу попросторнее.

В боковушке, где висел большой образ Сулиславской божьей матери в почерневших от времени ризах, в боковушке, где протекла, наверное, не одна долгая жизнь от колыбели до гробовой доски, староста и старостиха поезда держали длинную речь перед хозяйкой дома, преподнося ей доску, выделанную наподобие сандомирского пшеничного пирога.

Звуки музыки заглушали эту речь, и в остальные комнаты долетали только обрывки ее.

– Что поделаешь, – говорил староста, – если кого astra [32]обидели от рождения, и он не может переделать свою природу и научиться вести веселый разговор. Пускает в ход ars, [33]хватается за разные media и remédia. [34]Но fluctuantur [35]подчас и надежды, что tenax propositi [36]человек достигнет родного предела и пристани и сможет воистину gratulari. [37]

Общий шум заглушил продолжение. Через минуту, однако, послышалась медоточивая речь:

– Но скорее время скосит коварной косой могучие кедры, скорее увянут цветущие лавры, чем в вертоградах души увянет расцветшая дружба…

В соседних комнатах молодежь танцевала, как могла, топчась на одном месте. Приближалась уже решительная минута и все озирались только на арлекина, который должен был дать сигнал к отъезду. Действительно, тот уже проталкивался сквозь толпу в своей маске, крича и хлопая розгой по стенам, мебели, спинам. Он стал посредине гостиной, остановил танцующих и еще раз прокричал, вертясь на пятке:

– Эй! Гуляй, гуляй!

Старик Ольбромский снова галантно подал руку своей почтенной даме. Музыканты оборвали танец, и вдруг неожиданно грянул величественный полонез. Все с удивлением ждали, что будет дальше. Кравчий выступал чрезвычайно церемонно и весьма старательно выделывал ногами. Он прошел одну комнату, другую, какие-то боковушки, клетушки, сени и, наконец, остановился перед плотно закрытой дверью. Тут он откинул рукава кунтуша, покрутил свой ус и вдруг хлопнул в ладоши. В мгновение ока двери распахнулись настежь. Перед глазами гостей открылся обширный, пустой, высокий и превосходно освещенный зал. Арлекин выскочил вперед и вприпрыжку побежал через весь зал, выкрикивая:

– Гуляй, гуляй!

Пары вошли в эту большую комнату. Оркестр, разместившийся у противоположной двери, заиграл краковяк, и вся толпа с веселыми криками пустилась в пляс. Гости не сразу заметили, что это просто старая кухня и людская, пристроенная сзади к дому. Предвидя, что на масленой съедутся гости, кравчий велел отчистить сажу, настлать новый пол и навощить его для танцев. Стены увесили гирляндами из еловых веток, огромную печь для хлеба загородили елочками, образовав из них как бы беседку. Восковые свечк в прибитых к стенам деревянных подсвечниках бросали яркий свет.

– Вот это здорово!.. – слышались возгласы со всех сторон.

– Это по-нашему!

– Это чудно!

– Качать хозяина! Вот это неожиданность!

– Вот это угодил!

Только теперь гости разгулялись на воле. Все, кто помоложе, собрались в зале и пустились в пляс. Были там и модные фраки, и старинного покроя кунтуши, и завитые, и стриженые головы. Панночки по большей части нарядились в открытые платья, на лоб спустили букли; но было немало девушек во всяких старомодных платьях: и пышных и гладких, а то и с короткими рукавчиками и с длинными кружевными манжетами. В пестрой толпе то и дело мелькали мужские кафтаны, краковские темные, шитые белыми шнурами и выложенные красным сукном сермяги, корсажи и пышные белые рукава. Скачала молодежь победнее жалась по углам, но скоро вихрь веселья увлек и самых робких. По временам казалось, что это не толпа молодежи пляшет в зале, а здоровый, крепкий, красивый табун несется из края в край по степи. Новый пол гудел, как кожа на барабане, колебалось пламя восковых свечей, качались в такт гирлянды, и вся комната, казалось, ходила ходуном. Толпа шумела, веселясь, как пенистый поток. Полная жизни и здоровья молодежь самый танец обратила в бурное проявление радости. Она веселилась от полноты сердца, ликовала потому, что этого жаждала ее душа, плясала в полном смысле этого слова до упаду. Слышен был только смех да топот каблуков.