Наоми Френкель - Смерть отца

– Ты еще молод, паренек, – смеялась женщина и ущипнула его за мягкую щеку материнским щипком, и полная ее грудь тряслась от смеха. Но вдруг глаза ее расширились и рот раскрылся. Два острых хищных глаза и побагровевшее лицо припали к ней. Огромное его тело толкнуло ее к стене, и два кулака начали ее избивать, пока она не упала. Она начала кричать от ужаса. Но Ганс ничего не видел и не слышал. Руки его били, ноги топтали, пока не распахнулась дверь, и люди ворвались внутрь. Он стоял, остолбенев, глядя на угрожающие физиономии, охваченные гневом, и в душе его стыло смутное чувство испуга и наслаждения.

Только потому, что раны женщины не были смертельными, и она выздоровела, Ганс был осужден на большой срок, но не на пожизненное заключение. С первых дней войны Ганс был посажен в тюрьму, и там научился многим и важным вещам, – подчиняться беспрекословно каждому приказу, дрожать перед каждым, носящим форму. Благодаря примерному поведению он был досрочно освобожден. Вышел из тюрьмы. Его окружал Берлин 1932 года. Он не узнал города. О своей семье все эти годы ничего слышал. Деньги, которые он собрал из заработков лифтера, съела инфляция. И остались в его кармане лишь деньги, заработанные в тюрьме. Шатался Ганс по городу в поисках работы, любой, благодаря которой он мог осуществить свою мечту. Крупное его тело привлекало работодателей, но уже первый вопрос «Кто ты?» ставил этого силача в тупик. Он странно кривил лицо и моргал глазами, огромный мужик, у которого не все в порядке, и его отпускали с миром.

Однажды он стоял на площади Александра. Хотел зайти в тот огромный универмаг, но не хватало смелости. Шатался по переулкам, и при виде полицейского дрожь пробегала по всему его телу. Но, поняв, что никто его не узнает и не знает, снял подвал у госпожи Шенке, и деньги, которые копил на усадьбу, вложил в покупку рыб и птиц. Все его стремление было жить в покое.

И вот однажды к нему вошел горбун…

Ганс Папир встал с постели – облачился в форму, и руки его скользнули по шершавой ткани, надел один из пары блестящих сапог и поднес его к свету лампы. Новая начищенная кожа, блестит, как зеркало. Руки Ганса Папира поглаживают сапог, и хриплый звук удовольствия вырывается у него изо рта. Ганс тщательно бреется, причесывает волосы, подстригает ногти, надевает новую форму, несмотря на ранний час и пустынный переулок.

Он встает в форме между клетками птиц. Уважаемый мужчина! Мундир штурмовика лежит на нем как влитой. В переулке пока ни одной живой души. Это ничего не значит. Сапоги его шагают по переулку, и в тишине производят большой шум. У входа в переулок, у перевернутой скамьи, двое полицейских. Ганс Папир останавливается возле них. Не дрожит телом, не кривит лицо. Пронзительные и колючие, смотрят его глаза сверху вниз на блюстителей порядка, словно военный министр делает смотр своим войскам.

В форме он равен любому, носящему мундир.

– Доброе утро! – почтительно обращаются к нему полицейские.

– Хайль Гитлер! – выкрикивает Ганс Папир, вытягивается по стойке смирно и выбрасывает руку вверх, глядя прямо перед собой. Форменный головной убор, висящий на шее на кожаном шнурке, придает ему мужественное выражение, – только головной убор уже изменил его вид. Ганс Папир родился заново в этот новый день.

В переулке просыпаются жители. Бруно выходит из трактира, который сегодня превращен в избирательный участок. Дети, у которых в связи с выборами сегодня тоже выходной день, бегут к пекарю, и, проходя мимо Ганса, глядят на него с удивлением и уважением. Теперь ни одному ребенку в голову не придет дразнить его «Пип-Ганс»!

Слух пронесся по переулку: есть что увидеть в этот момент около трактира Флоры, и окна открываются – одно за другим. И действительно у трактира стоит Ганс Папир, как на воображаемой сцене, напрягает мускулы, надувает грудь. С самоуверенным движением головы он входит в трактир: он – представитель национал-социалистической партии на этом избирательном участке. И первым делом надо подкрепить свое тело и дух глотком крепкого напитка.

Трактир уже подготовлен к новой своей роли. Представители партий появляются один за другим. Тишину переулка разрывают гудки автомобильных клаксонов. Один за другим они привозят представителям, стоящим перед трактиром, огромные плакаты. Среди представителей и Ганс Папир с огромным плакатом – «Воюющий прав!» Огромная свастика закрывает живот Ганса. Рядом с ним стоит высокий крепыш в черных штанах для верховой езды, черной рубашке, опоясанной широким ремнем, в черных сапогах с высокими голенищами. На шее его висит плакат – «За советскую Германию!» Мать Хейни стоит рядом с этими высокими мужчинами. Маленькая ростом, в черной одежде, носит на себе три стрелы – символ социал-демократов, партии ее убитых мужа и сына. Ее карие бдительные глаза покоятся на лицах прохожих. Госпожа Шенке выходит из подвала, видит Ганса Папира во всей красе перед трактиром, смотрит ему в лицо и плюет на тротуар – рядом с его новыми сапогами. Двое полицейских подаются вперед. Они поставлены здесь охранять безопасность и честь представителей партий. Ганса охраняют блюстители закона. Госпожа Шенке возвращается в свой подвал.