Наоми Френкель - Смерть отца

– Минутку, господин Вольдемар, минутку… Вы говорите, что отец ее болен, серьезно болен. За что этот доктор Леви получил степень доктора? Кто он по профессии?

– Не знаю, доктор. Он отрицает, что у него есть такая степень, но я не могу произнести его имя без нее.

– Не занимается ли он производством и торговлей стали и железа, господин Вольдемар?

– Да, это его дело.

– Если так, то я знаком с господином Леви. И его дочь – невеста того офицера полиции? – Александр начинает прохаживаться по комнате, скрестив руки за спиной.

– Плохо дело. Очень плохо.

– Плохо, доктор. Знаю, что плохо. Больше никогда не сделаю того, что я сделал.

– Нет, господин Шпац, я не имею в виду ваш поступок, ничего плохого вы не сделали.

– Нет, доктор? Вы полагаете, что нет? – вскакивает Шпац со стула и начинает сопровождать Александра в его прогулке по комнате. Неожиданно оба останавливают свою стремительную прогулку и смеются.

– Ваша слежка за Марго и офицером, – говорит Александр, – невероятно важна, господин Вольдемар.

– Господин доктор, что нового у вас по делу Аполлона?

– Суд его отложен на время после выборов.

– После выборов? – тяжко вздыхает Шпац и направляется к окну. Старые дома за окном, опираются друг на друга, как инвалиды. Свет из окон тянется полосами в темноте, освещая местами тихую безлюдную улицу. Глаза Шпаца тонут в волнах тьмы за окном.

– Доктор, – печально говорит Шпац Александру, который подошел к нему, – завтра я покидаю Берлин. Уезжаю в родной мой город Нюрнберг. Гитлер завтра устраивает там большое выступление. Патриции свободного города готовятся встретить его торжественной процессией, подобно пилигримам, поклоняющимся святому месту. Я еду все это запечатлеть в моей тетради.

– Когда вы вернетесь оттуда, господин Шпац, приходите ко мне со своими рисунками. Они меня очень интересуют.

– Вправду? Ах, доктор, беда в том, что только вы это говорите.

– Господин Шпац, – Александр кладет руку на плечо молодого человека из Нюрнберга, – ведите себя там осторожно. Дни трудные, и человек должен остерегаться. С этими шутки плохи.

– Уважаемый доктор, – смотрят на него карие глаза Шпаца с обожанием, – не беспокойтесь за меня. Ко мне никто не относится всерьез.

– Не обращайте внимания на слова людей. Во дворах тиранов правду слышали лишь из уст паяцев. Разве мы не вернулись к существованию во дворах и дворцах тиранов, господин Шпац?

– Уважаемый доктор, не называйте меня господином Шпацем. Обращайтесь ко мне по имени – Вольдемар.

– Когда вы вернетесь оттуда, Вольдемар, немедленно сообщите мне. Я беспокоюсь за вас.

– Премного благодарен, доктор!

– До свидания, Вольдемар.

На перекрестке, где поезд метро выходит из-под земли на поверхность, всегда большая суматоха. Забитые толпами улицы встречаются в этом месте, и перекресток освещен множеством фонарей. Рельсы метро покоятся здесь на бетонных столбах посреди широкого шоссе.

Около одного из таких столбов стоят Иоанна и Саул. Он прислонился спиной к столбу, руки в карманах. Иоанна опустила голову. Она не знает, что делать с руками. Она скрещивает их на животе, и снова они опускаются, и вяло висят вдоль тела.

– Так обо мне говорят в подразделении, как ты рассказываешь?

– Тебя очень критикуют.

– Так я и полагал. Завтра меня точно не утвердят кандидатом. Но я их опережу, Хана. – Саул гордо вскидывает голову. – Сразу же с началом беседы я встану и скажу им: я снимаю свою кандидатуру на молодежную репатриацию. Лучше будет, если я первый им скажу, чем они мне.

– Нет, нет, Саул! Ничего им не говори. Дай мне сказать первой.

– Тебе? И что ты им скажешь?

– Я расскажу им о том английском преступнике, который сумел проникнуть в тайник, где хранились драгоценности королевы и украсть их. Когда его поймали, то не наказали, а дали ему награду за ловкость, мужество и смелость.

– Хана, не начинай там со своими байками. Англичане, эти империалисты, в подразделении не являются образцом.

– Но и ты достоин награды за мужество и силу духа. Ничего плохого ты не сделал.

– Я нарушил законы Движения, Хана.

– Но не любой грех абсолютное зло.

– Если ты так будешь говорить там, тебя тоже подвергнут критике.

– Меня и так критикуют. Потому мне можно говорить то, что я думаю.

Суета вокруг усиливается. На мосту, над их головами гремит поезд. Воздух дрожит от шума сверху и криков людей. Какое-то напряженное ожидание ощущается в воздухе. Оно приходит от колышущихся и шуршащих флагов, от огромных плакатов, от нервных физиономий людей, свистков полицейских, гудков автомобилей. Широкий луч света одной из машин ударяет в столб, на который опираются Саул и Иоанна. На столбе написано красной краской: