Наоми Френкель: Дикий цветок

Дядя Соломон, пришло время завершить это длинное письмо. Как я тебе уже писал, нахожусь я сейчас в Мюнхене. Я уже объехал многие страны, и у меня впечатление, что я кручусь в мире разбитых сосудов. В этих осколках, может, видны следы скрытого света, и, быть может, настанет день, и все эти осколки снова соединятся в один целостный сосуд, но пока мне кажется, что они упали в глубокую бездну, и никто не может спуститься в нее, чтобы извлечь их оттуда. И кто, как я, знает, какие опасности подстерегают человека, упавшего в яму? И хотя меня вытащил оттуда симпатичный солдат, но я по сей день чувствую удар от падения.

Я сижу в номере скромной гостиницы. Стол, на котором я пишу письмо, стар, качается на слабых ножках, и потому почерк мой неустойчив. Я приехал сюда из Вермейзе и сразу же сел писать тебе письмо. Прошла ночь, и заря здесь до того серовата и мягка, что я ее почти не ощущаю. Со дня смерти Амалии я помню ее и ужасно жалею, что нет больше такой женщины в моем разбитом мире. Я хорошо помню ее разговор с отцом. Он говорил о десяти разбитых сосудах, осколки которых надо соединить в один сосуд, и тогда придет Мессия, и она решительно ему ответила: «Элимелех, я тебе говорю, Элимелех, что в этот раз ты прав. Сосуд, который склеивают из осколков клеем, может держаться долго».

Соломон, дядя мой и добрый мой друг, я показал тебе в письме, что гуляю по странам в компании с отцом и Амалией, и также с тобой. В любой беседе с отцом и Амалией участвуешь и ты. И, значит, мы снова вместе. И это здесь мне очень помогает.

С любовью, твой Мойшеле».

Странички письма дрожат в руках Адас и падают ей на колени, и настольная лампа освещает эти странички слабым светом. Лицо Адас пылает, и Адас на исходе ночи совсем иная, чем в ее начале. Спина ее выпрямлена и лицо решительно. Явно сама судьба заставила ее украсть это письмо Мойшеле. Больше она не жена, оставленная мужем и забытая в старом кресле Элимелеха, она жена Мойшеле, и он ее муж, который не нарушил обет.

Она и Иерусалим – связаны этим обетом. Иерусалим для нее не убежище, и дом в переулке так же и ее дом. Мойшеле должен вернуться, и когда откроет дверь, найдет ее в доме, и скажет ей тем же взволнованным голосом, как тогда, под свадебным балдахином, «Ты освящена мне!» И не так уж много месяцев отделяют эту ужасную ночь от следующего Судного дня. Весна уже пришла, так и осень придет, осень ее с мужем. Мойшеле по пути к ней!

Адас собирает листки письма, встает с кресла, кладет их на кресло, открывает дверцу шкафа, увидеть в зеркале другую Адас, изменившуюся и счастливую. Начинается чудный весенний день. Она запакует свои вещи, оставит кибуц, и уедет жить в Иерусалим, в дом Элимелеха, который и ее дом. Даже не пойдет на похороны Хаимке и не простится с Соломоном. Наконец-то у нее есть настоящее. Она уже выросла, вышла из реальности безотрадных воспоминаний прошлого, и преодолела проход в свое будущее. Дядя Соломон остался позади, в далеком прошлом, и нет никакого смысла пойти к нему, и рассказать об украденном письме, и сказать, что она сделала это по праву. Она больше не принадлежит кибуцу, она уже по дороге в Иерусалим, открыть тайну Элимелеха. Все годы ее детства эта тайна вызывала в ней любопытство, но дядя так и не открыл ей эту тайну, несмотря на то, что связал ее судьбу с Мойшеле рассказами об Элимелехе. Завещание, оставленное Элимелехом, адресовано и ей. Пришло время Соломона уйти из ее жизни! Элимелех ушел из жизни, и Амалия ушла, и дядя Соломон уже в преклонном возрасте. Она любит дядю и плачет по его вдовству, но помочь ему не может. Никогда она не придет к Соломону, другу, доброму, мудрому и верному, никогда не придет к нему читать письма, цель которых была очистить ее от греха измены. План провалился, очищение не пришло, и откровенные эти письма не освободили ее от сложного и запутанного положения, и сделало это лишь украденное письмо Мойшеле. Теперь и Рами ушел своей дорогой и исчез из ее жизни, как он исчезнет из жизни Мойшеле. Рами и Мойшеле больше не встретятся под горящими пальмами около источника. Теперь Мойшеле принадлежит только ей!

Полоса серого света просачивается сквозь занавеску, окутывая в зеркале облик Адас. Ночь рассеивается и уходит. Адас внимательно разглядывает себя. Она все еще одета в старый халатик, в котором шаталась всю ночь, волосы ее взлохмачены, лицо уставшее, но глаза сверкают. Она красива даже после такой ужасной ночи, в которой ни на миг не сомкнула глаз. И хотя у нее темные круги под глазами, но кожа ее гладка, без единой морщины, и фигура точеная даже в этом неряшливом халатике. Мойшеле всегда любил цельность и завершенность ее красоты. На миг она испуганно отступает. Как быть со шрамом на груди? Мойшеле обязательно его заметит и спросит ее, откуда этот шрам. Никогда она ему не расскажет том, кто оставил его. Ее не волнует, если Мойшеле обвинит в этом Рами, и еще больше отдалится от него. Лишь бы вернулся Мойшеле домой и погладил мягкой ладонью этот шрам на ее груди. Только бы поспешил вернуться! Вот, прошла ночь и с ней ушли все тяжкие воспоминания, и от всего безрадостного прошлого остался лишь этот шрам. Адас слышит в своей душе голос Амалии: «Немного страдания не помешает никому», смотрит в зеркало и обращается к себе: «Немного уродства тоже не помешает».