Наоми Френкель - Дикий цветок

Но Амалия умерла, и я все считаю месяцы с того момента. Целый год минул, и снова пришел месяц Адар, который обычно встречают с большой радостью. Но Амалия ушла от нас именно в этот месяц. Я удивляюсь тому, что один этот год видится, как много прошедших лет. Я любил Амалию и не перестал ее любить. Дядя Соломон, видел ли ты когда-нибудь человека, которому не хватало материнства? Ты можешь понять человека, чье сердце испытывает постоянный голод по ласке и жаждет мягкого прикосновения любви? И этого я жажду с момента, как нас оставила Амалия. На земле Германии я очень тяжело переживал ее смерть. Здесь не трудно найти еврейские кладбища и выразить скорбь по близкой душе на чужой могиле. Евреев Германии, ашкеназов, о которых отец столько рассказывал мне и с такой любовью, я встречаю только на кладбищах. В день поминовения по Амалии я поехал на старое еврейское кладбище в Вормсе – древнее Вермейзе. Я хотел прикоснуться к этим старым камням, погладить мягкий мох, чтобы ощутить Амалию.

В годовщину ее смерти шел дождь, и небо было темным. Я добрался до Вермейзе в утренние часы. Это красивый город между широкими реками, между Рейнской, Майнцской областями и областью Наккар. Дождь сделал серыми реки, накрыл туманом зеленые плодоносные берега. Вермейзе – небольшой городок, но большие исторические события, которые здесь произошли, и культура, процветавшая в ней и исчезнувшая, оставили в нем следы в камнях замков, дворцов, церквей, надгробий и памятников на площадях. В течение столетий прокатывались над ним войны и бунты, сменявшиеся периодами относительного покоя и расцвета до следующей волны бунтов и столкновений. Вермейзе это город кайзеров и принцев, епископов и монахов, полководцев и торговцев. Это город на германских землях, но и город евреев, и его я выбрал быть городом Амалии в годовщину ее смерти.

Я приехал в Вермейзе в час, когда звонили колокола на готических башнях церквей. Под дождем и при сильном ветре пошел на еврейское кладбище, самое древнее на немецких землях – землях евреев-ашкеназов. Ворота кладбища сделаны из металлических черных колец – кольцо соединяется с кольцом в цепь. Над ними, во всю ширину ворот, вздымаются металлические стержни подобием мечей. Я открыл ворота, и они заскрежетали на своих осях, как бы говоря мне: «Мойшеле, хотя ты и десантник, которого учили взбираться по гладким отвесным стенам, ты не переступишь эти ворота, если ты не удостоен этого, ибо только праведники пройдут здесь». Но я чувствовал, что достоин войти, ибо пришел почтить душу Амалии. Стена, подобная стене в Иерусалиме, закрывает со всех сторон еврейское кладбище в Вермейзе. В комнате омовения арочный вход и крыша крутыми острыми скатами высится в небо, но не достигает высот готических колоколен пер к ней, словно прячется между иглами высоких хвойных деревьев. На каменной подставке стоит умывальник для омовения рук, и я вначале омыл руки, чтобы в очищении почтить память Амалии.

Дождь все лил и лил, камни серели, и в хвойных деревьях стучали клювами дятлы, и их ритмичный стук звучал среди старых надгробий, словно бы ведя счет годам, прошедшим над этим кладбищем. В одиннадцатом веке начали здесь хоронить евреев, которых, согласно закону, запрещено было хоронить внутри стен города кайзеров и епископов. Правда, разрешали им рыть могилы внутри гетто, но евреям запрещено хоронить мертвых среди живых, и евреи Вермейзе должны были трясти своих мертвых, везя их за пределы города, чтобы хоронить их на бесхозной земле перед городскими воротами.

Острый запах смолы заполняет пространство кладбища, дорожки покрыты толстым слоем игл и хвои сосен и елей, и старые надгробья цветут зеленым мхом. Дорожки проглатывали звуки моих шагов. Иногда у ног возникали пни упавших деревьев, как бы говорившие: не торопись по этим дорожкам и не перепрыгивай вечность. И я шел медленно, и кладбищенская земля, напитанная дождем, прилипала к моей обуви.

Дядя Соломон, тут говорят, что земля эта из Иерусалима! Евреи Вермейзе хотели хоронить своих мертвых в святой земле, привезли землю из Иерусалима и покрыли это бесхозное место. Поэтому по сей день горожане называют эту землю «еврейский песок». Травы здесь высоки, растут дико и покрывают землю и могилы. Деревья, которые пустили корни в еврейской земле, это не кедры, не пальмы, не масличные, а только ели и сосны, и они склонены над старыми надгробьями. Дождь льет между ветвями, и большая лужа образовалась вокруг одного надгробья, на котором выбито: «Памятник Иакову. Юноша умер в пять тысяч восемьсот тридцать седьмом году. Да покоится душа его в цепи дней жизни».