Жозе Эса де Кейрош - Жозе Матиас

Весь год я посвятил своему «Очерку об эмоциональных явлениях». И вот как-то в начале лета, спускаясь по улице Сан-Бенто и глядя вверх, в поисках дома за номером 214, в котором находилась книжная лавка старшего сына Аземела, я обнаружил на одном из балконов нового углового дома – кого бы вы думали? – божественную Элизу! Она просовывала листья латука в клетку с канарейкой. До чего же красива, друг мой! Чуть-чуть пополневшая, но еще стройная зрелая женщина в самом соку и все такая же соблазнительная, несмотря на только что отпразднованные сорок два года! Да, эта женщина, без сомнения, была сродни Елене Прекрасной, которая и в свои сорок лет после осады Трои все еще ослепляла своей красотой как простых смертных, так и богов. И – любопытная случайность! – в этот же вечер я узнал от Секо, Жоана Секо, что служил в библиотеке и составлял каталог книг у Азомела, новую историю этой Елены Прекрасной.

Божественная Элиза теперь имела любовника… Но только потому, что ее высокая порядочность не позволяла ей иметь третьего законного мужа. Молодой счастливчик, которому она отдала свое сердце, был женат… Женат на проживавшей в Беже испанке, которая на исходе первого года законной любви после нескольких лет ухаживаний уехала в Севилью провести святую неделю, как того требовала ее набожность, и там совсем случайно задремала на руках богатого скотовода. Ее супруг, скромный табельщик общественных работ, оказавшись свободным, продолжал жить в Беже и преподавать рисунок… И вот одной из его учениц оказалась дочь золовки Элизы – хозяйки поместья Корте-Морейра. Здесь-то, в этом поместье, Элиза и увидела его, когда однажды он обучал свою ученицу растушевке, и влюбилась, да так скоропалительно и страстно, что немедленно сняла его с работы и увезла в Лиссабон, где их недозволенное счастье могло найти надежное укрытие и не быть назойливым для постороннего глаза. Жоан Секо как раз был родом из Бежи, где всегда проводил рождественские дни; он хорошо знал табельщика и владелиц поместья Корте-Морейра, а потому тотчас же догадался о романе, когда из окон дома номер 214, в котором находилась книжная лавка и где он составлял каталог, увидел на угловом балконе Элизу и стоявшего в дверях принаряженного табельщика в светлых перчатках, вид которого говорил о бесконечно больших успехах этого молодого человека на поприще частных работ, чем на поприще общественных.

Я тоже имел счастье увидеть табельщика все из того же окна дома номер 214. Красивый, крепко сложенный молодой темнобородый блондин имел все внешние данные, а может, и внутренние, для того чтобы занять место в овдовевшем сердце, а следовательно, «свободном», как говорится в Библии. Я довольно часто бывал в доме номер 214, так как меня заинтересовал каталог книжной лавки Аземела – тот по иронии судьбы получил в наследство несравненную коллекцию трудов философов XVIII века. И вот несколько недель спустя как-то вечером (Жоан Секо работал вечерами), выходя из книжной лавки и задержавшись у открытой двери подъезда, чтобы закурить сигару, я заметил при слабом свете спички ррячущуюся во тьме фигуру Жозе Матиаса! Но, друг мой, что это была за фигура! Чтобы разглядеть его внимательнее, я еще раз чиркнул спичкой. Бедный Жозе Матиас! Он оброс бородой, жидкой, грязной, смахивавшей на пожелтевший хлопок. Оброс волосами, слипшиеся пряди которых висели из-под попошенной шляпы, усох, стал меньше ростом и тонул в замызганном меланжевом сюртуке и темных брюках с огромными карманами, в которых он прятал свои рукп. От охватившей меня жалости я с трудом выдавпл: «Вот так встреча! Вы! Что случилось?» И он со свойственной ему учтивостью я мягкостью, но довольно сухо, чтобы поскорее от меня избавиться, сказал осипшим от водки голосом: «Я жду одного человека». Я не стал продолжать разговор и пошел прочь. Потом, пройдя несколько шагов, я обернулся, чтобы удостовериться в том, что мгновенно пришло мне в голову, как только я его увидел, – этот темный подъезд находился как раз напротив нового местожительства и балкона Элизы!

И вот так, прячась в подъезде, Жозе Матиас прожил еще три года!

Этот подъезд был одним из тех подъездов старого Лиссабона, где никогда не было привратника, они всегда открыты, всегда грязны – сточная канава, откуда никто не гонит тех, кто скрывается здесь от нищеты и горя. Рядом находился бар. Каждый вечер с наступлением темноты Жозе Матиас спускался по улице Сан-Бенто, прижимаясь к стенам домов, и, как тень, исчезал в сумраке подъезда. В этот час окна Элизы ярко светились; правда, зимой они запотевали, но зато летом, открытые настежь, предоставляли ветру возможность беспрепятственно залетать в комнаты. И вот, засунув руки в карманы, Жозе Матиас часами простаивал здесь, любуясь их светом. Каждые полчаса он отлучался в бар, но так, чтобы никто того не заметил. Бокал вина, стопка водки – опять чернота подъезда скрывала его, давая ему приют и восторженную радость. Когда же в окнах Элизы задолго до глубокой ночи, даже зимой, – зимой дни и без того коротки, – гас свет, он ежился от холода, дрожал и, постукивая дырявыми подметками по каменным плитам подъезда или сидя па ступеньках лестницы и щуря мутные глаза, глядел на чернеющий фасад дома, в котором она спала с другим!