Адам Мицкевич: Стихотворения

Давно взыскуемый питомцами своими,
Лелевель славный, вновь предстал ты перед ними,
И снова дружеской ты окружен толпой,
Глядящей на тебя, как на родник живой.
Не тот, кто красными словцами щеголяет,
Гордится, что его везде на свете знают,
Что груз его трудов сгибает книгонош,
Нет, не такой увлечь способен молодежь,
А тот, кто славится высоких дум полетом
И средь своих слывет горячим патриотом.
В том и другом пример, Лелевель, ты для нас:
В науке и делах непогрешим твой глаз.
Хоть молод ты еще, седым Мафусаилам
С тобою мудростью равняться не по силам.
Не только у себя в стране ты знаменит.
За рубежом ее хвала тебе гремит.
О том, что твой приезд нам сделал солнце краше,
Ладони и уста свидетельствуют наши.
Как долго уходил из здешних зал домой
Безрадостно наш слух, воспитанный тобой!
Начни ж ученикам, тебе внимать готовым,
Вновь чудеса являть своим волшебным словом,
Из гроба поднимать искусством колдовским
Элладу древнюю и стародавний Рим.
Герои вновь живут и дышат, как бывало,
С чела их сброшено Плутоново забрало,
С груди, таившей дум проникновенных клад
И волю страстную, железный панцирь снят.
Вот македонский вождь с творцом «Федона» рядом.
В их думы и сердца мы проникаем взглядом.
Тут искра яркая, там подвига зерно,
А искре сноп огня родить порой дано,
Зерну же вырасти в такого исполина,
Которому равна вселенной половина.
Античных гениев сильна над миром власть,
Пред их величием должны мы ниц упасть;
Лучами славы их, не знающей затменья,
Озарены веков позднейших поколенья.
Но только ли герой велик? Велик и тот,
Кто подвиги его до глубины поймет.
Бывает, город вдруг, как камень, в бездну канет,
Из вод огонь забьет, и тьма над миром встанет.
Таких событий жив свидетель не один,
Но мало кто умел дойти до их причин.
Еще трудней найти свидетеля такого,
Который бы сумел дойти до основного,
Дороги, разумом указанной, держась:
Какая между всех явлений этих связь?
Как привести могла, единая причина
В смятенье небеса, и землю, и пучину?
Природу мертвую оставим и к живой,
Стократ сложнейшей, взор теперь направим свой.
Легко ли находить причин и следствий звенья
– Там, где людских судеб царит переплетенье?
Картина пестротой наш поражает глаз,
Разноголосица сбивает с толку нас,
А Истина за мглой скрывается густою,
Лишь слабые лучи бросая нам порою.
Но не доходит к нам и этот слабый свет.
С рожденья слепы мы в теченье многих лет.
Когда ж едва-едва мы обретаем зренье,
Нас чужаки тотчас берут на попеченье:
Очки нам подают, изделие их рук,
И через них ясней мы видим все вокруг.
Беда, однако, в том, что стали все предметы
Для нас такого же, как эти стекла, цвета.
Ошибки зрения, благодаря очкам,
Переносить на мир с тех пор привычно нам.
Мы – вечные рабы: не только в настроеньях
Зависим от других, но также и в сужденьях.
Ребенок чувствует, как чувствует отец,
Страдает от цепей обычая юнец.
Нередко собственным гордятся мненьем люди;
Нет, всосано оно из материнской груди
Или наставником посеяно поздней
В глубь сокровенную их молодых ушей.
И все ж ты выдаешь любым своим движеньем,
Что европеец ты, поляк происхожденьем.
А солнце Истины горит для всех равно,
Различия племен не ведает оно,
Всех одинаково своим ласкает светом,
Жар посылает всем, живущим в мире этом.
Кто хочет Истине святой в лицо взглянуть,
Тот должен знать: один к ее Познанью путь
Ум от влияния освободить чужого
И Человеком быть в высоком смысле слова.
К такой работе бог историков зовет,
Но многим ли она по силам? Нет, лишь тот,
Кому в удел дало благое провиденье
Сверх пары крепких рук и крылья вдохновенья.
Способен воспарить над торжищем страстей,
Над интересами, делящими людей,
Угадывать, где взрыв готовится на свете,
Иль погружаться в мрак умчавшихся столетий.
В их темной глубине копая, он на свет
Выносит не один бесценный самоцвет.
Лелевель, мы тобой гордимся, сознавая,
Что родила таким тебя земля родная.
Внимает истину из уст твоих народ
О том, что было, есть, что нас в грядущем ждет.
Людское общество впервые наблюдаем
На землях, занятых Двуречья древним краем.
Среди равнин, чья гладь не ведает препон,
В один большой народ сложился ряд племен.
Тираны в городах, стенами обнесенных,
Уселись на спине селян порабощенных.
Средь островов и бухт, прославленных навек,
Поздней республику построил бойкий грек;
Затем, что муравьем был схож своей природой.
Грек мирмидонскою считал себя породой.
Он, в городах чужих селясь, их украшал,
Чужие божества в свои преображал;
Кумирни Красоте воздвиг и милой Воле
Двум дочерям небес, непознанным дотоле.
Их духом вдохновлен, душой открыт и смел,
Он мыслил, воевал, любил, учил и пел.
Но вот мидиец меч свой поднял над землею,
Восточный идол в страх ввергает все живое.
Толпа невольников, гонимая бичом,
Из-за Кавказских гор несется напролом,
Все на своем пути топча, круша и руша;
Ксеркс море захватил, ордою залил сушу,
Но с тучки греческой сорвался гром, и вот
Рассеялась орда, на дне мидийский флот.
Уйдя от гибели, не покорясь невзгодам,
Грек к азиату в дом отправился походом.
И там он на коврах персидских опочил,
И меч заржавленный из рук он уронил,
И был в железо взят в своем бессилье сонном
Пастушьим племенем, волчицею вскормленным.
Привыкли Ромула драчливые сыны,
Отвагой воинской и хитростью сильны,
Соседей истреблять, в годину же покоя
Они крепили дух для нового разбоя
Иль меж собой дрались, пока их в общий бой
Не призывал расчет на выгодный разбой.
Но вот у забияк противников не стало,
И в праздных мышцах нет упругости бывалой.
Над миром Рим царит, над Римом же тиран,
Уже не воин Рим, а дряхлый великан.
Кто жизнь опять зажжет в его остывшем теле?
Вы, чада пылкие страны седых метелей!
Вот гордый сюзерен, верхом на скакуне,
С копьем и четками в руках и весь, в броне,
Небес и госпожи своей слуга, вассалов
Под кров готический созвал. Там звон бокалов,
В руках у дам венки, хор лютней с пеньем схож,
И копья яростно ломает молодежь.
Нежнее, чем у нас, у них сердца под сталью:
Впервые с горных круч они Любовь призвали
Сердечную, какой не ведали в свой век
Жрец духа иудей и в плоть влюбленный грек.
Когда грозила смерть законности основам,
Они их рыцарским своим крепили словом;
Чтоб кривды исправлять, в заморские края
Пускались, в памяти прелестный взор тая;
Из дальних стран они везли домой трофеи
Иль клали головы за веру в Иудее.
В их замках между тем засели чернецы,
Забрали в руки власть церковные отцы;
Под выстрелами булл заколебались троны,
Рим снова стал земле давать свои законы.
Позднее короли при помощи штыков
Смирили подданных и свергли чужаков.
В краях, где издавна в почете просвещенье,
Есть хартии свобод и прав у населенья.
Такую хартию мы в Англии найдем,
Такую даровал нам Ягеллонов дом.
В других-же странах власть – примеров тут
немало
Дворян-мятежников с крестьянами сравняла.
Испанцу повезло: пустившись в океан,
Достиг он берега богатых новых стран,
Его сокровища растут, и с каждым годом
Он все наглей грозит оружием народам.
Его соперники дают ему отпор
Открыто иль войдя друг с другом в заговор,
Но друг на друга все ж поглядывая косо,
Всяк палку вставить рад союзнику в колеса.
Всегда настороже с приятелями будь,
При них не вырони из рук чего-нибудь.
Коль мирно ты живешь и никому на свете
Не хочешь повредить, милейшие соседи
Рассорят в доме всех и дом твой подожгут.
К утру спасителей ватага тут как тут.
Торговцы странами, народных слез менялы,
Спасители крадут, что под руку попало;
Заступник на врага разительно похож,
Тебя обворовать обоим невтерпеж.
Так шла в Европе жизнь, покуда над Секваной
Не разразился гром вскипевшего вулкана.
Созрела лава в нем: старинный произвол,
Меж властью светскою и церковью раскол,
Мечты мыслителей, горячих душ порывы,
Рабов восставших злость на род дворян спесивый.
Как древле из семян нечищеных на свет
Пифоны родились, уродливы, как бред,
Так из посева чувств и дум разноречивых
Змий революции взошел на галльских нивах,
Его ни побороть нельзя, ни в прах втоптать,
Рождает мстителей земли любая пядь.
Они встают толпой; они горят желаньем
Жизнь по Платоновым построить начертаньям.
Другие же казну сносили в новый дом,
Чтоб с помощью ее разбогатеть потом;
Врагов сломив, они пошли, мечом бряцая,
И кровью истекли, чужую проливая.
Там императором вчерашний консул стал,
И польскую там кровь Домбровский проливал.
Хотя уже давно в могиле исполины,
Еще их кровь могла б плодотворить равнины.
Однако что же я? Как смею воспевать
Моря, в которых мне не довелось бывать?
Как смею, жалкий червь, к орлам себя причисля,
Полету подражать твоей ученой мысли?
Приди на помощь мне, ведь ты слывешь у нас
Первейшим среди всех историков сейчас,
Ты ложь разоблачил бесчисленных писаний
И правду извлекал из самой лжи преданий,
Кому ж, как не тебе, науки глубь видна,
Кому прекраснее дарит плоды она?
Нам, рукоплещущим тебе сегодня рьяно,
Скажи, как на Парнас вознесся ты так рано?
И взором ласковым нас примани туда,
Откуда светишь ты, как кормчая звезда,
Хотя и более достойными руками
Увенчан ты, – прими венок, сплетенный нами,
И погордиться тем нам разреши, любя,
Что для него цветы мы взяли у тебя.