Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы

А мальчики тем временем с не меньшим увлечением прямо ладошками мазали длинные полосы ваты прозрачным киселем из одной картофельной муки, чтобы потом посыпать эти мокрые липкие полосы хлопьями борной кислоты и мелко нарезанным елочным дождем.

Когда же ватные полосы высыхали, они делались твердыми, похожими на бумажные, и громко шуршали. Кроме того, они блестели, будто их на самом деле посыпали только что выпавшим снегом.

Этими самыми полосами мама обшила подолы, края и рукава белых халатиков. Получалось в точности как у тех дедов-морозов, которые обычно ставятся под елками.

Когда мальчики нарядились в эти халатики, подпоясались серебристыми поясками, нахлобучили белые шапки с серебряными звездами и привязали ватные бороды, жесткие от киселя, все трое оказались так похожими друг на друга старичками, что мама сказала, будто невозможно отличить, который из трех Петрик, который Кирилка, а который Опанас…

А во время елочного праздника мальчики стояли под высокой темной елью и торжественными голосами, немного завывая, читали хором стихотворение Некрасова:

А кругом в пышных марлевых юбочках, обшитых круглыми ватными помпончиками, кружились девочки-снежинки. И когда они в такт музыке взмахивали руками, помпончики, привязанные на лентах к их ладошкам, взлетали вверх, и казалось, будто и впрямь идет снег.

После школьной елки была еще елка в заводском клубе — грандиозная елка вышиной в два этажа, сверкающая электрическими лампочками.

Потом была елка у Петрика. Потом елка у Опанаса, где все получили по яблоку необычайной величины и такого же красного цвета, как щеки самого Опанаса.

Кроме того, все трое ходили в кино, и вообще было великое множество других восхитительных развлечений.

Когда наступило первое утро после каникул и когда Петрик, немного сонный, отвыкнув рано вставать, одевался при свете электрической лампы, а потом шел в школу и было еще сумрачно и похоже на вечер, он чувствовал такую печаль и сожаление…

Как быстро все прошло! Уже конец каникулам, а казалось, только вчера они прибежали из школы домой и показывали маме Кирилкины отметки.

Однако печаль его стала мало-помалу проходить, когда он встретил Кирилку и Опанаса, и бесповоротно рассеялась, когда они втроем подошли к знакомому белому зданию школы, и отворили знакомую широкую дверь, и повесили шубки на знакомую вешалку, и вошли в свой класс, может быть чуточку забытый за эти две недели, но такой знакомый, знакомый до последнего гвоздика на стенке.

Было похоже, будто они вернулись обратно домой после очень приятного, но чуточку утомительного путешествия…

А в большую переменку они затеяли любимую, хотя и запретную игру — состязание в беге по всем четырем школьным этажам.

Возможно, если бы Петрик состязался с Опанасом, ему и в голову бы не пришло задерживаться на площадке четвертого этажа и совать нос в чужие дела. Опанас бегал слишком хорошо. Нельзя было терять ни одной секунды на остановки.

Но поскольку бежать пришлось с Кирилкой, который проворством не отличался, Петрик не торопился и разрешил себе полюбопытствовать, чем так заняты два очень солидных мальчика, по положению не ниже третьего или четвертого класса, которые, стоя лицом к окошку и спиной ко всему остальному миру, что-то с увлечением разглядывали.

А сунув свой любопытный нос туда, куда его совать не следовало, Петрик мгновенно забыл и про Кирилку, который невыносимо торопился, и про Опанаса, который стоял в роли судьи посередке нижнего коридора и, вращая головой направо и налево, с нетерпением ждал возвращения бегунов, чтобы в свою очередь вступить в состязание с победителем.

Петрик стоял, будто приклеенный, пораженный в самое сердце, забыв обо всем.

В руках у одного из мальчиков, того, что был повыше ростом, смугловат и курчав, он увидел маленький красный переплетик, полный марок необычайной красоты. Хорошенько разглядеть эти марки ему, однако, не удалось, потому что присутствие его было тут же обнаружено вторым мальчиком, тем, что с жадностью рассматривал эти марки.

Этот второй, совершенно белобрысый, заметив Петрика, сердито на него цыкнул:

— Ну, ты… брысь отсюда, а то…

Обладатель марок быстро, по-воровски, сунул красный переплетик в карман, но, окинув Петрика высокомерным взглядом и увидев, что это не больше чем ничтожный первоклашка, он успокоился и холодно, с кислой гримасой проговорил: