Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

— Дайте работу, — атаковал он Фролова. — Дайте еще работу! Ну хоть какую. Не слоняться же мне руки в брюки. Ну?..

— Все сделал? — ужасался мастер. — Да не может этого быть! Нету больше работы для тебя. Вечерней смене осталось, не отдам ведь…

— Почему?

— Потому что они тоже кушать хотят.

— Все ясно, — зловеще ронял Ромка и шел гулять экскурсантом по чужим цехам, что в общем-то было не бесполезно, только имело свой предел интереса и совести: в рабочее время как-никак.

Облазив фабрику сверху донизу, вдоль и поперек, заведя попутно массу знакомств, Ромка начал понимать, хотя не признавал оправданным, вольное блуждание Виктора в часы простоев. Обширное здание предоставляло праздношатающемуся юноше всяческие соблазнительные отвлечения: библиотеку и актовый зал с бильярдом, секреты гальваники и автоматику печатного дела. Всему этому легко было поддаться, и, пожалуй, Ромка поступил бы соответственно, если б не затеял своей кампании сгоряча. Однако смириться теперь стало невозможно, факт компромисса казался изменой самому себе, и потому уже с полдня Ромка подкрадывался к мастеру, напоминал:

— Я кончил. Что прикажете делать?

— Подмети помещение, — оборонялся Фролов.

— Подмел. Еще чего?

— Помоги девушкам в архиве.

— Три дня помогал, больше там не нужен.

— Ну тогда… Ну тогда… Да отстань ты ради бога! — истощившись, вопил мастер и сам бежал от Ромки со всех ног.

Однако Фролов при этом отнюдь не дремал, после того как убедился в сокрушительной настойчивости молодого подчиненного. Из восьмидесяти трех рублей, которые причитались Волоху за полмесяца, пятнадцать должны были осесть в бухгалтерии — на основании законных актов о браке, повлекшем недопустимый расход фотоматериалов в количестве стольких-то погонных метров. Ромка пока этого не знал, не предполагал и других мер пресечения себе в отместку. А они назревали — Фролов не дремал. Производственная схватка двух абсолютно уверенных в своей непогрешимости упрямцев переходила в новую, ожесточенную фазу.

Как-то Виктор сказал в конце смены:

— Эх, Роман Андреевич, жалко тебя… Помяни мое слово, съест тебя мастер, зря связался.

— Подавится, — снебрежничал тогда Ромка, — я костлявый. Глотку порвет — я колючий. — Но, поняв неслучайность товарищеского предупреждения, тут же спросил: — А за что?

Виктор заглянул в ботинок — переобувался домой — и, не показывая из-под челки лица, промямлил неопределенно:

— Я тебе говорил…

— Что говорил?

— Ну, не лезь на рожон. Работай как заведено.

— Плохо заведено, — не смолчал Ромка на сей раз.

— Не тебе судить. Но я даже не об этом, — Виктор томился. — Ты-то рубишь сук, на котором сидишь сам. Докажешь, что четверо копировщиков цеху не нужны, кого уволят в первую голову?

— В Советском Союзе безработицы нет.

— Ага. Только ведь на трех или двух копировщиков и монтажа такого не оставят. А там женщины по двадцать лет работали, другой профессии не имеют… И еще: вдруг потом волна заказов, нас меньше — весь цех в трубе.

После этих слов, нахлобучив шапку на брови, Виктор поспешно удалился. Ромка послал ему вслед мысленную ноту: мол, протестую, не виноват в неповоротливости учреждения!.. Однако душа не облегчилась, нехороший осадок запал внутрь, и тем труднее было Ромке на следующий день, что никто не воевал с ним в открытую. И все же час от часу он ждал какого-то коварства от Фролова и, по-видимому, дождался бы вскоре, если б случайно не заболел.

Путь к больничному листу оказался весьма извилистым и долгим, но его начало, его предопределение сложилось тут же, на фабрике. Ромка работал в вечернюю смену, жал, как всегда, а Виктор, как всегда, посвистывая, ушел прогуляться в неизвестном направлении. Вернувшись из отлучки через полчаса, он со смешком сказал:

— Там в клубе наши артисты выкаблучивают. Сбегай посмотри. Тамарка старуху изображает, Крошкин за немца шпарит. Цирк!

Ромка прикинул, сколько сегодня будет порожнего времени — хоть как, не меньше часа! — потому и позволил себе досужий променаж.

Двери клуба, он же актовый зал, на втором этаже были заперты, но едва Ромка подергал ручку, они волшебно растворились перед ним. Молодой человек, озабоченный и гордый своей ролью привратника, шикнув на всякий случай, впустил его без лишних слов.

На сцене разворачивались какие-то события, по всей вероятности — драматические, ибо пятеро артистов стояли и топтались, изображая страшный испуг, недоумение и тому подобные эмоции посредством вздернутых бровей, а также приоткрытых ртов. Впрочем, один сидел на стуле с бильярдным кием в руке и говорил без паники скрипучим, под старика, голосом: