Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

Родитель, Андрей Романович, не ущемлял сына чрезмерной опекой, не рыскал дотошно по его дневникам. Напротив, он непедагогично говаривал иногда, с глазу на глаз конечно:

— Мне твои пятерки — не главное, запомни. Знаю я медалистов-сволочей, знаю бывших неуспевающих, которые людьми стали. Что пятерки? Ты мне лучше свой ум, душу в простоте покажи.

Мать, услышав однажды подобное, рассердилась, заспорила, и Андрей Романович для виду осадил назад, хотя втайне остался при своем мнении. Также и по другим пунктам отцовского наставничества было не все в порядке, если строго судить. Как-то десятилетний Ромка попробовал жаловаться, что его бьют, и в ответ услышал:

— Брось нюни распускать! Сегодня он тебя, завтра ты его, и вмешиваться не подумаю. Он сильней? Чудак, побеждают не силой вовсе. Ты, главное, не гнись! Кровь из носа, зуб вон, а ты сражайся, если правый. Вот послушай, как было на фронте…

Отец рассказывал не героические истории, а про то, как топал с гноящимися мозолями, как много часов хоронился под трупом лошади, чтоб уцелеть. Своеобразная эта педагогика лишь исподволь формировала Ромку, а на текущий момент не дарила хвастливой радости, легендарных примеров и образцов. Он верил, что отец — герой, но не знал почему. Утереть нос дворовым слушателям оказывалось нечем. Андрей Романович ушел в армию в призывном возрасте и с сорок третьего до пятидесятого года выслужился только до старшины, хотя получил два ранения, не говоря о прочих подвигах, которые не назывались, но угадывались в разговорах отца с боевыми друзьями. Они наезжали погостить или навещали Волоха проездом — полковник с Украины, директор завода из Горького, — и Ромка видел, как они уважали отца. Но что толку?

Сам Андрей Романович, видимо, чересчур прямолинейно шагал по жизни и не только не гнулся, а скорее настырно вытягивался верстовым столбом, потому и не помещался ни в каких учреждениях обычных габаритов. На памяти Ромки отец трижды менял работу. Сберечь взрослые секреты от сына в четырех стенах восемнадцатиметровой комнаты стало невозможно, когда он подрос.

— Ах ты, гордец несчастный! Дон-Кихот плешивый! — корила мать при очередном домашнем переполохе. — Ты подумал, как жить будем, на какие шиши? Нет, ты подумал?

— Перезимуем, — храбрился отец. — Уж как-нибудь протянем. Не мог же я оставаться на должности, раз мне не доверяют.

— Да почему же не доверяют? Кто тебе сказал?

— С меня высчитали, будто с жулика.

— А с кого еще прикажешь? Ты завхоз. Семь стульев пропало? Пропало. Уплатил бы потихоньку.

— Уплачу. Но работать у них не буду. Что я, стулья домой унес?

— Унес, унес… Заладил! Да другой-то на твоем месте…

— Ну баста! — вдруг решительно грянул отец, и у него задергалась щека, угрожающий признак.

Мать, обомлев, умолкла, а Ромка вышел из комнаты, чтоб не услышать большего, почтение к родителям в целости сохранить.

Потом Андрей Романович ездил в экспедицию, потом электросварщиком работал. Последним местом, куда устроился наспех и вынужденно, стала мастерская по ремонту металлоизделий. Зарабатывал он теперь не шибко, но был, как ни странно, доволен. Мать — нет.

— Умные люди на твоем положении… — заводила она не раз.

— Халтурщики это, рвачи, хапуги — вот их ум! — кипятился Андрей Романович. — Их ум за счет совести разжирел! Человек старый чайник несет, замок испорченный в ремонт — не богатей, видать, перебивается только. А ты… А мне с него шкуру спускать, что ли?

Посещая иногда полуподвальное заведение отца, Ромка бывал свидетелем его непрактичного доброхотного произвола.

— Сколько с меня? — спрашивал клиент, забежавший ради секундного подпила ключа или другого пустяка по слесарной линии.

— Да ничего, — улыбался отец.

Люди не сразу понимали копеечную щедрость мастера, топтались в сомнении, ждали подтверждения бескорыстности. Зато потом, удостоверившись, светлели, улыбались ответно, произносили традиционное «спасибо» не только голосом, но и чувством. Отец подмигивал Ромке:

— Видал? Такого за рупь не купишь. Эх!..

Когда Волоху-младшему пришла пора обосноваться во взрослой жизни, он не кинулся на штурм вузовских дверей. Наперекор матери, которая лелеяла мысль протолкнуть сына в инженерное звание, Ромка внезапно решил податься в рабочий коллектив. Отец, конечно, одобрил:

— Давай, давай! Нет почетней должности, чем рабочий. Захочешь потом учиться — учись на здоровье. Но прежде, чтоб человеком стать, надо понять труд физический, да и вообще…