Михаил Пархомов - Хороший парень

Поработаем!..

Над ними было холодное блестящее небо. Утренний свет широко и свободно лился на поля. И это ясное, до звона морозное утро, казалось, одарило Надю и Яшку тем, чего им так не доставало: надеждой.

Бригаду сколотили быстро. В неё вошли и Чижик, и Боярков, и ещё несколько ребят, которые от нечего делать слонялись по баракам. В их числе оказались харьковчанин Пашка Сазонов, работавший раньше на тракторном заводе, и моторист Захар Гульчак.

В общем, подобрался весёлый и настырный народ. Раздобыли самое необходимое: напильники, зубила и молотки. Затем достали клуп с полным набором плашек к нему и ручную дрель. Только метчики и свёрла найти не удалось, и их обещал привезти Барамбаев.

И вот по прошествии нескольких дней наступил момент, когда механик распорядился очистить два обитых железом верстака, над которыми низко висели под жестяными колпачками двадцатипятисвечовые лампочки, и новая бригада приступила к работе.

Как водится, поначалу ей поручали самые нехитрые дела. Не сразу механик убедился, что новички тоже не лыком шиты и умеют держать молоток в руке. Тогда, подумав, он выдал им наряд на ремонт двух тракторов. Тут тебе и притирка клапанов, и набивка сальников, и шабровка Одним словом, Яшка имел теперь все основания шепнуть Надюше:

— Смотри, бригадир, наши акции повышаются.

Он по-прежнему шутил и балагурил. Так ему было легче. Мастерские не отапливались, по ним гулял ветер, и Яшка шуточками подбадривал и себя самого, и Чижика, и других ребят. Если же он видел, что им становится невмоготу, то первым отходил от тисков и заявлял:

— Шабаш! Включайте, братцы, систему воздушного отопления! — и, подавая пример, жарко дышал на задубевшие руки.

Но частенько случалось, что и эта «система» не выручала. Тогда, испросив у Нади разрешения, Яшка от её имени объявлял перекур и громко командовал:

— На старт!

После этой команды ребята, толкая друг друга, чтобы согреться, вслед за Яшкой совершали, как он говорил, небольшой кросс по пересечённой местности. Обежав два — три раза вокруг барака, в котором помещались мастерские, с шумом и гиком неслись к кузнице, где глухо ухал молот и тонко, пританцовывая, звенел, прикасаясь к наковальне, ручник.

Между тем день сменялся днём, и хотя вокруг всё ещё было белым-бело, но в полдень на редких проталинах уже дымилась земля и с крыш, срываясь, стучала капель. По снежным полям приближалась стремительная казахстанская весна.

И, быть может, потому, что запахло весной, по вечерам в бараке, в котором жил Яшка, царило такое разнузданное веселье, что дым стоял коромыслом. Там буйствовал Стенька Разин, гикая, гнал по Байкалу валы баргузин, мчались удалые тройки, чьи-то сбитые каблуки выстукивали под аккомпанемент балалайки «Барыню», кто-то бился об заклад, что пройдётся по узкой половице на руках И только Яшка почему-то молча сидел в сторонке и вздыхал.

Нередко случалось, что в самый разгар веселья он норовил незаметно улизнуть.

Крадучись выходил из барака в степь. Позади оставалось освещённое оконце, за которым была Надя, а в степи Яшку встречал промозглый ветер, и он шёл по тонкому насту, кружил без цели, отыскивая свои следы, и думал о Наде.

Как ему в эти минуты хотелось, чтобы Надя была рядом, чтобы он мог отогревать холодные Надины пальцы своим дыханием, жадно и долго, пока не закружится голова, всматриваться в её тёмные морозные глаза!.. Как ему хотелось этого!..

Но он был один в степи, и ветер заметал его следы, и снег свежо белел в острой тишине, и месяц, звеня, висел над степью, а сам Яшка тихо и задумчиво шёл куда-то наугад.

В барак он возвращался, когда все уже спали.

На этот раз Яшку разбудил дикий вой ветра, под напором которого стонали бревенчатые стены барака. За окном проносились стремительные белые тени. Там неистовствовал буран.

Серо и неуютно было сейчас в бараке. Два ряда железных коек, фанерные ящики вместо тумбочек, «титан» в углу В керосиновой лампе, которую прикрутили на ночь, едва теплилась жизнь, и на потолке над нею был виден светлый кружочек величиной с голубиное яйцо.

«Вот это вьюга! — подумал Яшка. — Гроб с музыкой» Однажды его самого чуть не замело в поле вместе с полуторкой, и теперь всякий раз, когда шумела сухим и жёстким снегом метель, он невольно с сочувствием и жалостью думал о тех людях, которых она настигла в дороге. Бр-р!.. Но оттого, что сам он был в тепле, что ему-то, во всяком случае этой ночью, не грозила опасность замёрзнуть, он натянул одеяло до подбородка, завернулся в него и, чувствуя приятную тёплую тяжесть ватника, лежавшего поверх одеяла, блаженно зевнул и закрыл глаза.