Юрий Коротков - Мадемуазель Виктория. Повесть

- А то. Данка вон в Литве живет, а я в Грузии. От Вильнюса до Тбилиси - как от Москвы до Каира.

Ребята недоуменно переглядываются. Об этом никто не подумал. Все так привыкли уезжать домой на каникулы, чтобы на следующий год вновь собраться в русской школе в Баб-эль-Бахре. А теперь, выходит, насовсем - в разные школы, в разные города, к новым друзьям…

Не будет рядом Саши, капризули Светки и веселого озорника Витьки…

- Да за лето война сто раз кончится!

- Ну да! - кивает Андрюшка. - Попробуй столько земли обратно отвоевать.

- Нет, ребята, не может быть, - возмущается Саша. - Ну и что, что далеко? Ведь в одной стране будем жить! Это… это же как в одном доме! В одном большом доме.

- А приезжайте ко мне, - зажигается Андрюшка. - Нет, правда! Я вас шашлыками угощу. Настоящими, кавказскими, не то что у Али-бизнесмена!

- А ко мне, ко мне! В Зимний сходим, каждый дворик обойдем!

- Нет, ко мне, - требует Вика. - Москва как раз посередине, отовсюду близко!

- Главное - не потеряться, - говорит Саша. - Дом-то дом, а уж очень большой. Новые друзья появятся…

- Придумал! - Витька таинственно оглядывается на пустой холл и понижает голос. - Надо организовать братство! Настоящее тайное братство.

- Почему тайное?

- Ну так, для порядка. Братство должно быть тайным. И еще надо клятву придумать. Какое же братство без клятвы?

Витька опять оглядывается и знаками подзывает всех к себе.

- Повторяйте: «Пока стоит цитадель Саллах ад-Дина»…

- Цитадель Саллах ад-Дина… - шепчут ребята, склонившись голова к голове.

- «Пока молчит Сфинкс…» - продолжает Вика.

- Пока молчит Сфинкс…

- «Клянусь не забывать своих друзей по тайному братству русской школы в Баб-эль-Бахре…»

- В Баб-эль-Бахре…

- Все, - выдыхает Витька, откидываясь на спинку кресла.

- Нет, не все, - волнуясь, говорит Данка. - «Клянусь не забывать своих друзей, с которыми делился водой в Ливийской пустыне».

- «А если я нарушу эту страшную клятву, так пусть высохну, как мумия фараона Тутанхамона!» - завершает Андрюшка, сверкая глазами.

- Теперь адреса.

И тайное братство, забыв о распрях и ссорах, торопливо пишет московские, ленинградские, вильнюсские, минские, тбилисские адреса, примостив лист бумаги на колене.

Мама только подходит к постели, а Вика уже открывает глаза. За эти июньские дни она научилась просыпаться задолго до солнца. - Едем?

- Автобус у дверей.

Вика молча быстро одевается. Папа уже одет и выбрит. Кажется, что он вообще не спал в июне.

Вика укладывает Мишутку в чемодан, а галстук кладет сверху. Она наденет его на палубе теплохода. Палуба теплохода - это уже советская земля.

- Присядем на дорожку, - говорит мама.

Они садятся на чемоданы. Хороший обычай - посидеть перед дальней дорогой. Можно вспомнить, что было, и загадать, что будет.

Вика последний раз смотрит на острия далеких пирамид. Сфинкс, конечно, не запомнил ее, но она навсегда запомнила его странную, тревожную улыбку.

Лифт бесшумно скользит вниз. Автобус уже полон. Негромко переговариваются переводчики и полицейские.

Хусейн, чернобородый старичок в чалме, похожий на доброго колдуна, плачет и сует Витьке в руки финики. - Много письмо пиши, - говорит он, вытирая лицо рукавом галабии.

Хусейн еще грудного Витьку нянчил и буйволиным молоком из соски кормил.

Ребята старательно не смотрят в их сторону. Витька будто бы чешет лоб, а сам потихоньку смахивает слезы с ресниц.

- Ты, Хусейн, это… русский язык не забывай. Сказки прочти, что я оставил… Я приеду еще. Честное пионерское…

- Пока стоит цитадель… - громко шепчет Андрюшка, пробегая мимо.

Вика кивает: она помнит, она не забудет о братстве русской школы.

- Все? - спрашивает шофер, выглядывая в салон.

- Нет, мы еще! - папа-Лисицын и мама-Лисицына, взмокнув от пота, тащат ковры, картонные коробки, пакеты, сумки, узлы и чемоданы.

- Вы забили весь багажник. Больше места нет.

- А ничего, - не теряется папа-Лисицын и протискивается в автобус. - Мы и на пол положим.

- На пол ничего не класть! - машет переводчик. - Возможна воздушная тревога, проход должен быть свободен.

- Что же, бросать добро? - мама-Лисицына готовится заплакать настоящими слезами.

- Постыдились бы, - говорит дядя Феликс. - Война ведь.

- И в нашу войну такие были, - говорит мама. - Люди в эвакуацию в теплушках ехали, а они купе коврами забивали…