Владимир Железников - Хорошим людям - доброе утро

Папа стоял в длинном окопе и смотрел в бинокль. Над нами пролетали вражеские снаряды. Они выли и рвались. Папа не отрывался от бинокля. Но вот он оглянулся, посмотрел на меня и попросил дежурного майора:

- Соединитесь с командиром пограничной брйгады и передайте приказ, чтобы они заняли исходные рубежи вокруг нашего командного пункта!

Рядом с папой стоял полковник Егоров-начальник артиллерии дивизии. У него была перебинтована голова.

- Война, брат, началась! - сказал он мне. - Война!

Папа положил бинокль.

- Як Павлову в полк. Сейчас на него пойдут. Егоров, пойдемте со мной.- Папа неожиданно легко выскочил из окопа и быстро побежал вперед. Вдруг у него слетела с головы фуражка, и он упал. Потом вскочил и снова побежал. Скоро я потерял его из виду.

- Пошли! Опять пошли!

Я взял папин бинокль и посмотрел в сторону Германии. Сначала я ничего не увидел, только обыкновенное голубое небо. Тогда я опустил бинокль ниже к земле и увидел цепи фашистов. Они шли в рост, прижав автоматы к животам. Лица их рассмотреть я не мог. Потом они начали падать, как игрушечные солдатики, точно кто-то их сверху дергал за веревочку. Подпрыгнет и упадет. Подпрыгнет и упадет. До наших окопов дошли немногие, но все же дошли. И тогда я увидел, как у наших окопов появился человек. Он поднял руку, и я узнал его: это был папа. Я так испугался, что его убьют, что зажмурил глаза.

Скоро папа вернулся на командный пункт. Он был в пыли, и струйки пота текли у него по лицу. Рукав кителя был наполовину оторван.

- Как штаб армии? - спросил он.

- Никакого ответа, товарищ генерал, - доложил дежурный майор.

- Вот что, Медведев, - сказал папа. - Павлов и Егоров убиты. Примите полк.

- Слушаюсь, товарищ генерал!

Медведев снял с руки красную повязку дежурного, передал ее новому дежурному и выполз из окопа. Бежать было нельзя. Теперь расстояние от командного пункта дивизии до передовой сильно простреливалось.

Когда мы подъехали к дому священника, была уже ночь. Город стоял в темноте. Было тихо-тихо… Папа взял меня на руки и вынес из машины. Он позвонил, дверь долго никто не открывал, потом я услышал голос священника:

- Кто?

- Откройте, - сказал папа.

Священник открыл. На нас упала узкая полоска света.

Священник посмотрел на папу, на его опаленное лицо и разорванный китель.

- Он ранен, а мы отступаем, - сказал папа. - Мы идем пешком, и я боюсь за него.

Священник молчал. И папа молчал.

- Дети не виноваты, - ответил наконец священник. - Оставьте вашего сына.

- Тебе больно? - спросил папа.

- Нет, - ответил я, хотя мне было очень больно и сильно тошнило.

Папа поцеловал меня.

- Будь здоров. До встречи.

Папа положил меня на диван, и тепло его рук, которое грело меня, сразу пропало от холодной кожи дивана.

- А если вы не вернетесь, - спросил священник,-что будет делать ваш сын?

- Мы вернемся.

- А если нет?

- Он поймет, что ему делать.

Хлопнула дверь, и папа ушел. Священник подождал несколько минут и позвал:

- Миколас, Миколас, проснись, Миколас!

- Что, дядя?

- Иди сюда.

Миколас зашел в комнату и увидел меня. Я улыбнулся ему. «Теперь он мне самый близкий человек, - подумал я.- Папа уехал. Мама и Оля неизвестно где».

- Он ранен, - сказал священник. - Вскипяти воду.

Священник потушил верхний свет и зажег настольную лампу. На улице раздался грохот.

Миколас вбежал в комнату:

- Немцы! Немцы пришли!

- Святая Мария,- прошептал священник, - не оставляй нас в беде!

Прогрохотали танки, потом поехали машины. На одной машине немцы пели.

Миколас принес таз с горячей водой. Священник разрезал рубаху на моем плече и снял временную повязку. Он промыл рану водой и вылил на нее целый флакон йода. От острой, жгучей боли мне стало жарко.

- Больно? - спросил Миколас.

Я помотал головой. Священник туго забинтовал мне руку.

- А теперь спать, - сказал он.

Миколас взглянул на меня, и я кивнул ему.

- Дядя, я посижу немного тут.

- Нет, Миколас, иди спать.

В комнате было темно. Я закрыл глаза, чтобы не видеть чужой темноты. Но все равно кругом было чужое. Чужим пахла комната, чужим пахло одеяло на мне, где-то в углу, тихо рокоча, незнакомо стучали часы.

Утром священник сказал мне:

- Теперь ты будешь разговаривать только по-литовски. Тебя зовут Пятрас, и ты приехал ко мне погостить из Алитуса. Ты сын моей сестры. Сейчас я пойду в костел, не вздумай выходить. Тебе нельзя выходить, пока не заживет рука.