Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно

— Что ты, она совсем не такая.

— А с краю, в желтой майке?

— Да нет ее здесь, — говорю я и голос сдерживаю — вдруг и Таня на своем балконе стоит?

— Показал бы мне, — сказал дед. — Татьяну видел, теперь Киру посмотреть бы.

— Ладно, — говорю, — ладно. — И тащу деда за рукав к двери. Догадался дед.

— Экий пень бестолковый! — ругнул он себя. — Ясная обстановка. Операцию держим в секрете.

В комнате я начал было про фильмы деду читать — так не слушает.

— Кино от нас не ускачет. Ты Киру мне покажи. Какая из себя она.

Чего Кира далась ему!

— Высокая, — говорю, — чуть пониже меня. Две косы длинные. Глаза серые, крупные такие. — Я взял листок и бережно нарисовал большой глаз. — Здесь вот, к носу, уголок немного загнут. А над глазом тонкая полосочка круглая, с ресницами. Зрачок черный. А брови… — Я и бровь вывел карандашом. — Нет, они ровней у нее. Волосики густые и все в одну сторону смотрят. Много. Может, тысячу волосиков на каждой брови будет.

Кирин глаз деду понравился.

— Ишь, как ловко обрисовал! Красивый глаз. Теперь еще шибче охота поглядеть на нее.

Я несколько раз смотрел с балкона. И в классики играли девчонки, и в обнимку ходили парами. Та троица с журналом все на лавочке продолжала сидеть, только ноги опять, будто по команде, переменили — теперь левая на правой. И с мячом играли, но далеко, у того же второго подъезда. Однако Киры нигде не было видно.

А в двенадцатом часу выглянул, и вот — будто в горле у меня перехватило. Сидит Кира у своего подъезда на лавочке. Она спиной сидела, но я узнал ее. И косы длинные, и серое платье с красной оборкой… Да и вообще, как же мог бы я не узнать Киру!.. Показать, что ли, ее деду?

А дед, надев очки, читал в комнате газету.

— Еще не раздумал смотреть? — подойдя к нему, спросил я. — На лавочке она сидит.

— Кира! — Дед газету — в сторону, скорей на балкон.

Я показал ему Киру. Дед смотрел, вытянув худую, морщинистую шею, молчал. Потом палец к губам приложил и вытолкал меня в комнату.

— Что на спине о девочке прочитаешь? — раздосадованно сказал он. — Пойду глядеть.

— А может, не надо? — усомнился я. — Тогда хоть недолго. Посмотришь — и назад.

— Дело само покажет.

Я испугался:

— Какое еще дело?

— А как слово захочу молвить? Не боись, Петруха. Лишнего не брякну…

Ох и дед! Умеет же — поучиться у него! Сошел с крыльца, пиджак новый одернул и — прямехонько туда, к далекой лавочке у Кириного подъезда. И там не долго раздумывал. Сел рядом с Кирой. А через минуту и рукой взмахнул. Пошел байки рассказывать!

Что? О ком? Я терялся в догадках, только стоял, смотрел на их спины и ждал, когда он там наговорится.

Не дождался. Вдруг встали оба, поднялись по ступенькам и — нет их, скрылись в подъезде.

Я и дураком обзывал себя, и на кухню воду ходил пить, потом, в большом раздражении, уселся за стол и принялся читать газету.

Читаю строчки, целый столбец одолел, а про что написано — не знаю. В голове — Кира, дед мой болтливый, зачем домой к ней пошел? Привык у себя в деревне — каждый дом открыт, заходи, куда хочешь… Чего он там наговорит обо мне?

Больше часа не было деда. Звонит, наконец, разведчик тайный! Входит, и не пойму, что с ним? Серьезный какой-то, озабоченный. Но потом, правда, улыбнулся, подмигнул даже:

— Ну, Петруха, нагляделся, насмотрелся — что на самолете том полетел. Куда как дальше видно с ихнего балкона. Такие дали заречные. Даже голова чуток закружилась. Кажись, и не бывал так высоко. Понравилось. Обратно в деревню на самолете полечу. А чего — грудных детишков возят теперь, время такое. Полечу!.. Да, чего ж хотел тебе, Петруха, сказать? Вот что — плохие твои дела.

Снова загадки! Хоть бы сказал сразу. Притих я, насторожился, жду.

— С виду она, врать не стану, конечное дело, — не Татьяна. Но душа ейная, внук мой золотой, — цветок раскрытый… Вот идешь, бывает, поутру, рано-рано, лугом некошенным, и стоят они, глядят, улыбаются, всему миру открытые, росой напоенные, первым солнцем обласканные — лютик ли желтый, колокольчик, анютины глазки. Идешь, смотришь на красу эту чистую, и ступаешь осторожно, чтоб случаем по вине своей, лености или глупой спеси — не смять цветок тот безневинный. Ты правду сказал, ростом Кира высокая, а все одно — цветок малый и чистый.

Дед все это говорил, тихо расхаживая по комнате, вздыхая, и не говорил даже, а словно читал стихотворение какое-то. Никогда я раньше не видел его таким. Подшутить, посмеяться, забавную историю рассказать — вот каким привык видеть его. А сейчас… Что с ним сделалось?