Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Когда затихли аплодисменты, на трибуне появилась бойкая девушка, комсорг выпускного класса.

— Вот мы, всем классом, — сказала она, — решили остаться в колхозе. Десять человек станут полеводами, восемь пойдут на ферму. Только одна Лялина Варитлова собирается ехать на учебу в город. Но и мы…

Зал обеспокоенно зашумел.

Но девушка не смутилась. Не обращая внимания на шум, она закончила речь:

— Мы будем учиться уже с этого года! Заочно!

И она прочитала список, кто куда поступает.

Шум в зале не стихал. Тогда снова поднялся Герандоко. Он сказал, что имеется договоренность с Кабардино-Балкарским университетом об организации в Кожеже консультационного пункта.

— Мои юные друзья, милые мои ребята! — обратился он к выпускникам. — Я верю, вы будете учиться. Я знаю, что свою мечту вы непременно осуществите. В добрый путь!

На этом торжественная часть окончилась. Когда занавес раздвинулся снова, мы увидели на сцене группу седобородых кабардинцев. Старики переминались с ноги на ногу, беспокойно клали руки на рукоять кинжала, убирали их за спину. Старые певцы не могли скрыть своего волнения.

Дамжуко — он был запевалой — громко откашлялся, провел рукой по усам и начал:

Хор подхватил песню, и вот «Сармáхо», рожденная горем, жаждой возмездия и мечтой о счастье, величественно зазвучала в зале, проникая в душу каждому. Песня заставляла думать и вспоминать, ненавидеть и любить. Зал замер.

Старики пели народные песни, исполненные тоски и печали. Люди слушали затаив дыхание, покоренные силой чувства, заключенной в этих созданиях народного гения.

Аксакалов проводили громовыми аплодисментами.

Хор стариков сменила молодежь, и сцена засверкала, заблистала новенькими черкесками, позолоченными поясами, шелком девичьих нарядов, золотистыми шапками юношей.

Молодежь пела веселые, задорные современные песни, и все сразу оживились. А потом начались танцы. Из правой кулисы на сцену плавно выступили девушки в украшенных золотым шитьем национальных платьях. Слева показались джигиты. И вспыхнула стремительная, огневая кабардинка.

Развеселившаяся молодежь вытолкала Барасбия в круг. Он был очень хорош собой, и у меня ревниво екнуло сердце. Барасбий направился к Марзидан, стоявшей среди девушек. Вся вспыхнув, она сделала несколько шагов ему навстречу и плавно пошла по кругу. А Барасбий резко остановился, вскинул руки, задорно выкрикнул «асса», бросил на всех торжествующий взгляд и как вихрь полетел вслед за девушкой.

— В ладоши! В ладоши! — крикнул кто-то.

Не жалея рук, молодежь начала хлопать в такт музыке, которая пела об удали, молодости и всепобеждающей любви.

Барасбий танцевал вдохновенно. Он выкидывал такие колена, что зал восторженно шумел, а Марзидан восхищенно смотрела на своего кавалера огромными лучистыми глазами. Да, ради одного такого взгляда можно было не только танцевать, но совершить любой подвиг. Вот Барасбий спроектировал колхозную ГЭС и теперь доведет до конца электрификацию Кожежа. И во всем этом Марзидан, наверное, играла немаловажную роль. Ее лучистый взор вдохновлял Барасбия, когда он сидел над своими чертежами.

А кто я? Какой-то «хранитель музея» — скучная проза. Должно быть, так Марзидан думает обо мне.

Мы поздно возвращались домой. Герандоко и Леонид Петрович шли впереди.

— Покорен, восхищен до глубины души! Все, ровным счетом все изменилось, а главное — люди стали совсем другими, — говорил Леонид Петрович. — Конечно, я читал об этом, знал по газетам, но только сейчас воочию увидел сам…

С горечью признался он, что отстал от жизни, сделался кабинетным ученым.

— Надо встряхнуться! То, что я сегодня увидел, — говорил Леонид Петрович, — клад для этнографа. Вместе с Ахмедом я займусь изучением современной Кабардино-Балкарии.

А я думал о Барасбие, о нашей новой кожежской интеллигенции и, конечно, о Марзидан, которая покорила мое сердце.

Я думал не только о том, как она красива, но и о ее одаренности. Марзидан по-настоящему талантлива.

Время нашего отъезда в Москву приближалось, и спор о сроке открытия Кожежского музея был долгим и горячим.

— Леонид Петрович, вы же учили не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — настаивал я, желая до отъезда открыть музей.

— Тогда позволь и мне напомнить тебе о народной мудрости: «Не стоит садиться на коня, даже хорошего, если он не оседлан». Вот и выходит, батенька, что не надо торопиться.