Николай Морозов - Юта

Приблизившись к столу, он скороговоркой спросил:

- Куда мы завтра поедем? Куда мы завтра пойдём?.. - Борис хитро прищурил глаза. - Не знаете? А я знаю.

- Куда?.. Говори!

В глазах Лили и Юты зажглись нетерпеливые огоньки.

- В Эстонию! Помогать эстонским партизанам! - выпалил Борис и обвёл девушек взглядом, ожидая, какое впечатление произведёт на них эта новость.

Лиля и Юта переглянулись.

- Да ну-у, - сказала Лиля.

- Вот вам и «ну-у»! - Борис зашептал тоном заговорщика: - Двинемся по дороге, по которой мы пришли сюда, свернём направо и… до Чудского озера. Перемахнём озеро, а там и Эстония.

- И фронт переходить будем? - спросила Лиля.

Никто не заметил, как в избу вошёл Николай Николаевич.

- Да, будем и фронт переходить, - ответил он за Бориса.

Три пары удивлённых от неожиданности глаз повернулись в его сторону.

Николай Николаевич опустил голову, будто смутился, и заговорил, приближаясь к столу:

- Трудно будет. Очень трудно! Пробиваться будем с боями. А там снова лесная жизнь, снова бои. - Он снял очки и, подышав на стёкла, протёр их. - Пойдут только те, кто сам захочет. Добровольцы.

- Я пойду, - твёрдо произнёс Борис.

- Я тоже пойду, - тихо, но решительно сказала Лиля.

- Мы все пойдём, товарищ командир! - воскликнула Юта, прямо глядя на Николая Николаевича.

- Я другого ответа от вас и не ждал, - спокойно сказал Николай Николаевич. - Спасибо, друзья! - Он мельком взглянул в лицо Юты и вдруг стал шарить по карманам. - Папиросы забыл. Вот ведь…

- Пожалуйста, товарищ командир. - Борис вытащил пачку папирос.

Николай Николаевич не торопясь закурил, сделал несколько коротких затяжек, потом, словно нехотя, сказал:

- Да… Обидно, что всех вас взять не могу.

- Почему? - растерянно спросила Юта.

- Потому, что не имею права брать с собой несовершеннолетних. И, как это ни жаль…

- Детей, - перебила Юта, и какая-то страдальческая, болезненная улыбка скользнула по её губам.

- Несовершеннолетних, - как можно спокойнее повторил Николай Николаевич. - Тех, кому ещё нет восемнадцати лет.

Юта ничего не сказала. Она взяла карандаш и, придвинув к себе неоконченное письмо, небрежно поставила в самом центре исписанного листка крупную, лохматую точку.

- Точка, - наконец произнесла она безразличным тоном и стала рисовать рядом ещё такую же лохматую точку. - И ещё точка… Тут запятая… А это минус… Вот и рожица кривая… Теперь ручки, ножки, огуречик… Вот и вышел человечек.

- Во-первых, не огуречик, а огурчик, - улыбаясь, поправил Николай Николаевич.

- Ну и пусть. Это для рифмы.

- Во-вторых… а зачем письмо портить?

- Оно теперь никому не нужно, - горестно ответила Юта; сложив листок вчетверо, она разорвала его.

- Ты не должна на меня обижаться. - Николай Нико- лаевич подошёл к Юте и чуть дотронулся рукой до её плеча. - Ты должна понимать. Уже не маленькая… Я не могу иначе поступить… Ты сделала больше, чем это было в твоих силах. Спасибо тебе за это. Большое партизанское спасибо. Я знаю, в Ленинграде живёт твоя мама. Она очень ждёт тебя. Поезжай к ней. Учись. Ну, а названая сестрёнка твоя, - он кивнул в сторону Лили, - хочет ещё повоевать. И тут мы с тобой ничего не сможем сделать. Она совершеннолетняя, большая. Жди её. Жди нас всех. Поняла меня?

Юта подняла на Николая Николаевича полные слёз глаза и умоляюще сказала:

- Отдайте мою Волну Борису, товарищ командир…

…Утром Юта прощалась с отрядом.

Она плохо помнила, как вышла на деревенскую улицу, заполненную людьми, лошадьми, повозками, как ходила между повозок, а люди, такие знакомые, свои, близкие люди, обнимали, целовали, говорили ей какие-то хорошие слова. Она молчала и только кивала им головой; губы, помимо её воли, вздрагивали и часто-часто мигали глаза; она боялась одного: как бы не расплакаться.

Наконец она подошла к Борису, который сидел на Волне, опустив поводья, и курил вот уже третью папиросу подряд.

- Да ты не расстраивайся, - сказал он, отбросив далеко в сторону окурок и виновато улыбнувшись.

Она никак не могла взглянуть в глаза Борису и только несколько раз легонько хлопнула по его сапогу, приговаривая:

- Хорошо… хорошо…

Волна стояла смирно, повернув опущенную голову в сторону Юты, и глядела на неё влажными, печальными глазами - казалось, конь молча упрекал её: «Что же ты меня оставляешь? Это нечестно».

Достав из кармана шаровар кусок хлеба, Юта поднесла его к губам своей любимицы. Волна какое-то время непо- движно глядела на кусок, потом резким движением верхней губы смахнула его с Ютиной ладони. Хлеб упал в снег, а Волна опять уставила большие глаза на Юту.