Юлия Радченко - Под заветной печатью...

Вообще о вере или неверии поэта в последние годы его жизни много спорили и спорят. Одни специалисты, подобрав острые, атеистические строки в сочинениях и письмах Пушкина, доказывают, что он был убежденный материалист-атеист; другие указывают на иные примеры… Между прочим, не раз говорилось и о такой особенности пушкинского мышления, как его вера в приметы, различные талисманы и прочее.

В самом деле, вот несколько строк из письма к жене: «Только выехал я на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы дал я, чтобы его затравить».

Через пару дней ей же: «Въехав в границы болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи…»

И белого человека боялся, от руки которого должен был погибнуть, как нагадала ему в юности гадалка.

Перед смертью принял священника, и в этом особенно видят признак примирения поэта с церковью и официальной религией, забывая слова Николая I: «Пушкина мы насильно заставили умереть как христианина». Действительно, на просьбу умирающего Пушкина к царю позаботиться о семье Николай ответил условием, чтобы поэт выполнил все установленные обряды.

В то же время, за несколько месяцев до гибели, Александр Сергеевич пишет стихотворение, в котором издевается по поводу того, что возле одной иконы поставлен часовой, и мы слышим раскаты «гавриилиадского» гнева:

Среди неосуществленных замыслов 1835 года есть наброски фантастической драмы о папессе Иоанне, женщине, занявшей папский престол. Возможно, если бы Пушкин претворил свои планы, то мы имели бы произведение, не уступающее «Гавриилиаде» по дерзкому кощунству, правда не в адрес православной церкви.

Еще и еще раз скажем, что было бы неосмотрительно и легкомысленно, взяв один-два примера из жизни поэта, сделать вывод: «Пушкин — христианин» или «Пушкин — атеист». При таком стремлении обязательно определить позицию поэта с большой точностью может пропасть очень важная и необходимая спутница всякого исследования; имя этой спутнице — история. Без исторического подхода мы, чего доброго, начнем мерить Пушкина (или другого деятеля прошлого) привычной, современной меркой, забыв, что сто пятьдесят лет назад было много фактов, обстоятельств, идей, нам сегодня уж совсем чуждых, далеких…

Заметим только, что Пушкин немало думал о вопросах веры, искал, сомневался, и за это одно отцы церкви уже готовы были покарать! Своею же поэзией он поднимал человека, открывал его красоту, расширял границы знания, свободы, то есть опять же сокрушал привычные, старинные идеи смирения и страха, столь важные для церкви.

Если уж искать главное пушкинское божество, то имя ему — поэзия!

Она была сильнее церкви, сильнее даже самого поэта.

Уйдя перед смертью от богоборческих кишиневских забав 1821 года, Пушкин, например, не властен истребить «Гавриилиаду» — собственный труд, успевший зажить своею жизнью — нелегкой, опасной, необратимой… В сложных странствиях, в подполье, в изгнании поэма жила, и если уж сам автор не смог ее «утопить в реке забвения», то духовным, жандармским властям это и вовсе было не по силам.

На этом собственно рассказ должен заканчиваться. Однако закончиться он может только новыми загадками.

Присутствуя однажды на научном заседании в Пушкинском доме, я услышала сенсационные для себя факты, споры.

Привожу их без изменений.

В 1951 году в Архиве города Москвы студенты-практиканты Московского историко-архивного института разбирали громадный архив дворянского рода Бахметевых. Работами руководил ныне покойный В. П. Гурьянов.

Среди разных бумаг вдруг находят листок со следующим текстом, без всякого обращения:

«Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что „Гаврилиада“ сочинена мною в 1817 году.

Повергая себя милосердию и великодушию царскому, есмь Вашего императорского величества верноподанный Александр Пушкин.