Юлия Радченко - Под заветной печатью...

Новый царь Николай I растерян, он пытается уговорить бунтовщиков, но для этого власть должна иметь моральный авторитет.

Меж тем толпы народа явно сочувствуют декабристам и бросают поленья в полки, что держат сторону Николая.

Генерал Милорадович, петербургский генерал-губернатор, подъезжает к мятежникам и пробует их уговорить. Солдаты не шелохнулись. Генерал смертельно ранен пистолетным выстрелом Каховского. Подъезжает другой генерал, затем пробует воздействовать на противника брат царя, великий князь Михаил: все тщетно!

Остается последнее моральное средство — церковь. Сейчас будет произведен экзамен, чей дух крепче: у тех ли, кто читает «Гавриилиаду», или у тех, кто ее запрещает.

Одного из генерал-адъютантов срочно посылают за митрополитами. Генерал буквально врывается в придворную церковь, где петербургский митрополит Серафим и киевский митрополит Евгений готовятся начать благодарственное молебствие в честь благополучного воцарения нового императора. Серафим уже надел облачение зеленого, узорчатого бархата, Евгений в бархате пунцовом; приготовлены и необходимые для торжества бриллиантовый крест, украшенная бриллиантами митра…

«Поскорее, — кричит генерал, — время не ждет!»

Озадаченных стариков сажают в карету, генерал вскакивает за запятки — и через несколько минут они прибывают на Сенатскую площадь. Митрополиты вышли и оторопели при виде войск, от грохота стрельбы… Настолько оторопели, что вернулись в карету и попытались скрыться, однако царь Николай I был начеку и тут же пресек эту попытку, послав наперерез одного из главных своих приближенных, генерал-адъютанта Васильчикова. Со слезами отчаяния он буквально заклинал митрополитов выполнить приказ царя.

— С чем же я пойду? — растерянно спросил Серафим.

— С богом! — отвечал находчивый генерал.

И два митрополита, сопровождаемые двумя дьяконами, высоко, как белый флаг, поднимают кресты над головою и движутся к мятежникам. Их роскошные облачения, сверкающие драгоценности, казалось бы, должны поразить воображение мятежников…

Но вот важные духовные лица подходят к восставшим и начинают их уговаривать, чтобы покаялись, разошлись…

В ответ раздается: «Это дело не ваше, мы знаем, что делаем…»

Серафим протягивает крест декабристу Каховскому: «Поверь хоть ему!» — и просит не проливать братской крови. Каховский целует крест и твердо отвечает, что восставшие сами страшатся кровопролития, но могут быть к нему вынуждены; поэтому митрополитам предлагается уговорить царя и его слуг, чтобы они не нападали, а мятежники крови не хотят и желают только предъявить свои требования о переменах в России.

Серафим, главное духовное лицо в столице, пытается еще что-то сказать, но (как вспоминал позже один из декабристов) «солдаты не пошатнулись пред митрополитом». В это время на помощь восставшим подошел лейб-гренадерский полк, площадь становилась все шумнее и грознее. И четыре парламентера должны были спешно убраться за ограду строящегося собора; там они наняли городского извозчика и вернулись к тем, кто посылал.

Царь и его окружение забрасывают митрополитов вопросами: «Чем нас утешите? Что там делается?»

Серафим отвечает: «Обругали и прочь отослали».

Разумеется, митрополит и не заикнулся о предложении декабристов, чтобы царь не пролил крови.

Так проявилось бессилие господствующей церкви, так было отвечено, кто сильнее.

Царь не мог уговорить восставших, он смог их только расстрелять…

Каждый пушечный залп был проявлением грубой силы и в то же время полного бессилия власти.

Декабристы разбиты, затем отправлены на виселицу, в Сибирь, на Кавказ, но моральную их победу чувствовал даже царь: всю жизнь их боялся. В этом одна из причин, что именно в дни казни и расправы Николай I решает «простить» Пушкина, находя более выгодным для себя привлечь, приручить столь крупное литературное дарование и хоть отчасти замаскировать свое бесславное воцарение.

Возвращенный, помилованный, поэт находится, однако, под крепким тайным надзором.

Хотя декабристы сосланы, но по всей стране разъезжают агенты власти, выискивая еще не вырванные корни, докапываясь до скрытого даже «под заветною печатью».

Жандармский полковник Иван Бибиков, кажется, первым обратил правительственное внимание на «секретную поэму» Пушкина: он докладывает в 1826 году своему шефу Бенкендорфу о молодых людях, «которые разносят пламя восстания во все состояния и нападают с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии, этой узды, необходимой для всех народов, особенно — для русских (см. „Гавриилиада“, сочинение А. Пушкина)».