Юлия Радченко - Под заветной печатью...

«Заветная печать» — пушкинские слова.

У великого поэта была своя печатка (одно время это был перстень-«талисман»): ее хорошо знали близкие, родные, единомышленники. То, что предназначалось для них, то, что нельзя видеть коварному неприятелю, скреплялось печатью:

Опасные стихи задевали страшную, неумолимую силу — господствующую церковь. И она мстила… Да Пушкина разве одолеешь?

Поэтический образ заветной печати, конечно же, относится не только к одному талисману одного человека! Заветными были слова и строки, сказанные и сочиненные многими славными вольнодумцами до Пушкина. Целые заветные миры создали декабристы, Герцен, Толстой.

Нам, их потомкам, важно знать буквально все об этих людях. Ведь если писания их врагов — это пепел истории, то сочинения замечательных мыслителей, сама их жизнь — это яркое, неугасимое пламя.

Нам интересно, как уже при жизни лучших людей жар их огня выходил из-под заветных печатей и, сжигая одних, согревал других.

Нам необходимо познакомиться и с тем, что в прошлых веках не вышло на поверхность битвы, хотя и участвовало там незримо, потаенно.

Мы верим, что герои и мученики прошлого были бы рады поделиться с нами своими секретами, своими воспоминаниями.

Мы же в свою очередь, опираясь на возможности, на последние достижения науки, постараемся выйти навстречу нашим героям.

Путь наш лежит через шесть таинственных «заветных печатей».

«Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, — огонь да встряска, — люди голодные… Ох времени тому!»

Что за необыкновенные, страстные строки?

Это отрывок из «Жития» протопопа Аввакума, великого литературного и человеческого документа, созданного в жуткой темнице три века назад. Подобные строки не оставят равнодушным и того, кому многое в тогдашней старинной жизни чуждо и непонятно. Однако, если бы в самых глухих местах Сибири в XVII, XVIII, XIX веках кто-нибудь вдруг прочитал эти строки вслух — сотни грамотных и неграмотных, возможно, продолжили бы их наизусть.

Такова была сила и влияние «огнепальных» писаний протопопа…

XVII, «бунташный», век начинается на Руси с голода, жестокого, небывалого: подряд три неурожайных года, чума… Пустеют города, вымирают целые деревни; при сопоставлении разных старинных карт и планов видно, как вдруг зарастают лесами те края, где раньше одно село примыкало к другому, где совсем недавно старались запахать побольше еще нетронутой земли.

С 1601-го по 1603-й толпы голодных людей бродят по дорогам, питаясь корой деревьев, травой, крысами, а иногда и человечиной.

Голод терзал, конечно, не всех. Не прекратились в те годы боярские пиры, не исхудала монастырская братия. Тогдашний патриарх Иов, по-видимому, забыл одну из основных заповедей христианской церкви, призывавшей поделиться тем, что имеешь, с нуждающимся; Иов не только не хотел делиться с голодным людом огромными запасами хлеба, от которых ломились церковные закрома, но медлил и с продажей, выжидая, пока цены не поднимутся еще выше.

В то же время церковь спешит использовать отчаянное положение простого народа, чтобы еще больше закабалить души: громко и торжественно объявляется, что голод послан за грехи и что надеяться надо только на «царство небесное», где ждет освобождение от земных страданий.

Однако сотни тысяч людей упорно не желают «умереть смиренно». С этого времени, записывает очевидец событий, началось в стране «время лихое, шатание великое и в людях смута…».