Лев Линьков - Мыс Доброй Надежды. Рассказы и повести

Мы снова замолчали. И снова только руки выдавали, что творится в душе капитана третьего ранга. Они - большие, натруженные руки его, привыкшие крепко держать штурвал - бессильно лежали на столе, чуть заметно дрожали.

- Словом… - как бы подводя черту, произнес Баулин, - словом, Кирьянов не дождался Ольги. Увидев, точнее, почувствовав приближение новой волны, он прижал к груди Маришу и полез вверх по крутому склону. А другая волна все-таки настигла их.

Не будь Алексей замечательным пловцом, их разбило бы о камни, Каким-то образом он изловчился и зацепился вот за этот самый отпрядыш, - показал Баулин на фотографию. - С того дня, как выпадет у Алексея свободная минута, он к Марише, старшим братом для нее стал. И она к нему привязалась. Проснется - первый вопрос: «А когда придет дядя Алеша?» Явится он, бывало, после вахты и то самоделку игрушку принесет, то сказки начнет рассказывать. Я просто диву давался- молодой парень, а столько сказок знает. Спрашиваю как-то: «Откуда ты, Кирьянов, такие сказки выкопал?» - «Я, говорит, сам их сочиняю. Начну чего-нибудь рассказывать, - получается что-то вроде сказки». - Баулин потянулся к детскому столику, уставленному игрушками, поискал что-то. - Минуточку… Одну минуточку.

Он вышел в спальню и вскоре возвратился с толстой тетрадью в клеенчатом переплете.

- Так и есть, под подушку спрятала! - Баулин улыбнулся. - На прощание Кирьянов все сказки нам в эту тетрадку записал. Печатными буквами - Мариша по-печатному читает свободно, - и картинки нарисовал. Художник он, как видите, не ахти какой, но тюленя от кита отличить можно.

Я с любопытством перелистал тетрадку. В обрамлении бесхитростных виньеток, изображавших то ромашки с васильками, то крабов, то морских бобров или рыб, были старательно выписаны названия сказок: «Про добрую девочку Маришу и жадного Альбатроса», «Про бобренка, который любил качаться на волнах, и про злодейку-акулу», «Про девицу-красавицу, которая не любила зверей и птиц, и про то, как все звери и птицы от нее отвернулись»…

- Надо прочитать, - сказал я.

- Это уж вы у хозяйки спрашивайте, - шутливо развел руками Баулин и отнес тетрадку обратно в спальню.

- Вы не предлагали Кирьянову остаться на сверхсрочную службу?

- Он учителем хочет стать. По родной Смоленщине соскучился. Что ж, как говорится, дай бог ему счастья.

- Вы-то вот с Курил уезжать не хотите…

- Я - другое дело, граница - мой дом. А Кирьянову в декабре только двадцать пять стукнет… Со всеми жаль расставаться, когда они уезжают, - погрустнел капитан третьего ранга. - Тебя-то самого, конечно, не все только добром поминают: и строг был, может, и придирчив. А как не быте строгим - мы ведь здесь вроде как на фронте, у нас всегда готовность номер один. Всех жаль, - повторил он, - а вот, честно признаюсь, ни с кем еще не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он сделал для Мариши. Моряк он замечательный - сама честность, скромность и исполнительность.'Да вдобавок к тому - волевой. - Баулин сверил наручные часы с корабельными. - Ну, мне пора в море.

Он заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, снял с вешалки кожаный реглан, сказал, усмехнувшись:

- А если б вы знали, сколько этот чертушка Алексей Кирьянов мне нервов перепортил, сколько я еще в морской школе с ним повозился! Да и не я один - и замполит, и комсомольская организация. Хотите верьте, хотите нет, а я уж было думал, что горбатого, только могила исправит. Такой Алексей был заносчивый, строптивый, отчужденный.

- Как же из Кирьянова получился отличный пограничник? - удивился я.

- А все началось с первого шквала. - Баулин снова взглянул на часы. - Сейчас-то уж некогда. Напомните, расскажу как-нибудь в другой раз. Спокойной вам ночи, располагайтесь как дома.

Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы распрощались, и его высокая, слегка сутуловатая фигура вмиг растаяла в густом тумане. Снизу, из-под утесов, доносился тяжелый, перекатистый гул океана.

Проснувшись среди ночи, я не сразу сообразил, где нахожусь, прислушался: за окнами под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее рядом бревно: меня относило все дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча. У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка..