Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

— Здравствуй, шабра, здравствуй! — поздоровались мы с ними и шумной толпой двинулись дальше.

Вот мы дошли до межи — бугра, на котором росли хлипкий орешник и карликовый дубок, — а за ней до чернеющего вдали леса широкой полосой простирались пашни. Мужики стояли взбудораженные и растроганные, словно встретились после долгой разлуки с дорогими сердцу родными людьми.

— Вот она, наша земля! — ликовал Мадьяр. — Гляньте, докуда тянется! Хлеба-то сколько тут будет, хлеба!

Один русский дядя на радостях несколько раз пальнул из ружья в небо. Все кинулись обнимать друг друга.

— Вэт какой дила, шабра! — проговорил дядя Гибаш и хлопнул по плечу бородатого старика из Березовки.

Когда были забиты пометные колья, я, Хакимджан и другие, кто помоложе, бегом пустились обратно к помещичьей усадьбе.

Мы, конечно, опоздали к началу. В огромный, чуть ли не в пол-улицы, двор усадьбы с одной стороны ворвались крестьяне Каенсара и Березовки, со стороны реки Арпы — наши янасалинцы. Здесь стоял немыслимый шум и гам, ломали замки, срывали двери с петель, выкатывали из-под навесов телеги, дорогие повозки, плуги. В глубине двора над хлебным амбаром взметнулась белая пыль. Там поспешно насыпали в мешки муку из закромов. Ребятня с криком, визгом гонялась за хрюкающими поросятами, ловила кур, индюков. Что-то скрипело, падало, ломалось с треском, и отовсюду неслась оголтелая ругань.

Вот со звоном посыпались стекла, из окон дома полетели одежда, подушки, одеяла, посуда, стулья, кровати. Резко запахло лекарством. Это свалили стеклянный шкаф с сотнями пузырьков и топтали их с остервенением.

— Разобрать! — гаркнул вдруг во всю глотку какой-то русский ДЯДЯ.

— Разобрать! — поддержали его со всех сторон. — Чтоб духу от них не осталось!

Тут я увидел Ахмета. Махая рукой, он возбужденно пояснил своим, татарам:

— Разобрать, говорят, надо! И следа чтоб не осталось!

— Верно! Чтоб некуда им было ворочаться!

Я тоже полез за Ахметом на крышу. Крыша у помещика была белая, как серебро. То-то в солнечные дни глаза слепило от ее блеска! Мы отдирали ломом железные полосы и с грохотом скидывали вниз, а там их знай растаскивали.

Мой взгляд случайно упал на сгрудившихся в саду девушек. Среди них была Сэлимэ и, пораженная, не отрываясь смотрела на нас. Тут я еще ретивей взялся за крышу, и белые полосы железа так и летели, летели вниз.

В тот день произошло много такого, чему нельзя было не поражаться. В самую горячку во двор усадьбы въехали в тарантасе какие-то люди. Один, в серой шинели, кинулся обнимать Вэли-абы. Это, наверное, был Харитон. Но увидел я среди них Гимая и чуть не сковырнулся с крыши. Откуда Гимай узнал, что здесь крестьяне поднимутся против помещика? Знаком, что ли, он с Вэли-абы и Мухамметджаном-джизни?

Но пока я ломал над этим голову, те сели в тарантас и уехали.

День клонился к вечеру, мы все устали, проголодались и пошли к себе в деревню. Перейдя на другой берег Арпы, обернулись, посмотрели назад. На месте помещичьего дома остались лишь вздыбленные камни фундамента да во дворе высились кучи обломков домашней утвари.

— Все! Покончили с пауком-кровопийцей! — сказал Ахмет, смахивая с себя пыль.

Откуда-то взялся Нимджан. Как и всегда, он знал куда больше, чем мы, и, захлебываясь, рассказывал:

— Думаете, как Цызганов смылся? Почуял ведь, старая лиса, что мужики замыслили! Собрал все ценное, сложил в несколько возов и со всей семьей затемно тронулся. Вдруг один батрак схватил переднюю лошадь под уздцы. «Пусти!» — заорал Цызганов, а тот не пускает. «Погоди, говорит, пускай народ соберется!» А Цызганов бах в него из револьвера. Повезло батраку: на волосок от него пуля пролетела. Так и уехали!

Прибежал я домой, запыхался весь. Увидела мама у меня в руках прихваченную в усадьбе дугу и большущую деревянную раму с позолотой, головой покачала:

— Ты что? Будто дитя неразумное…

Только сейчас и разглядел-то я эти вещи… К чему нам рама? Ведь такой большой картины у нас не было и не будет никогда… И на что дуга для запряжки годовалого жеребенка? Был бы жеребенок, дуга бы нашлась… Я в сердцах наподдал ногой по своей «добыче». Вспомнил, что ни Вэли-абы, ни Мухамметджан-джизни ничем не поживились у помещика, и сам на себя рассердился. Хорошо еще, ничего путного не взял!

— Да разве в вещах дело? — проговорил я, успокаиваясь.

— А в чем же?

— В том, что Цызгана прогнали, что землю получили! Знаешь, сколько у нас земли теперь будет?!