Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

Однажды приехал я с пашни пополдничать. Не успел и лошадь под навес поставить, как во двор зашел Бикбулат.

— Как дела? — сказал он хмуро, не глядя на меня.

Я что-то пробурчал в ответ. У нас мужчины, когда приходят к кому, непременно скажут: «Салям-алейкум!» Обидно стало, что старик и за человека меня не счел, не только не поздоровался, как должно, даже по имени не назвал!

Он безо всякого подошел к стоявшему у забора плугу, громыхнул цепью, качнул его несколько раз и спросил, не оборачиваясь:

— Справляешься с пахотой?

— Ничего. Коли лошадь тянет, плуг пашет.

— Отец, покойник, должен мне остался. Когда отдашь?

— Не до долгов нам в последнее время, Бикбулат-абзы. Сами знаете.

— Ведь с летошнего года волочится…

— Так вы и про то знаете, что болел отец, заработать не мог.

Бикбулат как-то чудно оттопырил большой палец и, почесывая им бороду, оглядел наш неказистый, под лубяной крышей дом, вросший в землю по самые окна, крытые соломой дворовые строения и опять спросил:

— Ну? Платить-то думаешь?

Во мне все кипело: как мог он в такие горестные дни из-за пяти рублей долгу хватать нас за горло?

— Заплачу, конечно.

— Когда? Чем заплатишь?

Тут мама подозвала меня к сеням.

— Что делать-то будем, коли плуг отберет? — зашептала она тревожно. — Еще и пары не все подняли, озимые осенью как посеешь? Поди скажи: «Не сомневайся, мол, Бикбулат-абзы, вернем долг. Ежели деньгами не осилим, в жатву отработаем». Да посмирнее говори! Чего стоишь-то? Иди, не упрямься!

Но меня ничто не заставило бы сейчас повторить эти слова.

Бикбулат ухватился за плуг. Он, видно, слышал, о чем говорила мама, и выжидающе посмотрел на меня:

— Ну, молодой петух, как-то ты кукарекнешь?

Меня так и подмывало бросить ему в лицо что-нибудь язвительное, да что я мог сказать?

— Забирай! — с яростью крикнул я, задыхаясь от злости, и зашагал к воротам.

— Ишь, гордец нищий! — зарычал Бикбулат. — Отцовы повадки!

— Не трожь отца!

Все во мне бушевало! Лучше останемся без плуга, думал я, но уж кланяться, умолять не стану! И не обернусь, пусть делает что хочет!

Я уже сворачивал за угол дома, как услышал позади грохот. Не выдержал все-таки, взглянул краешком глаза. Бикбулат, хоть и выволок плуг на улицу, не стал тащить дальше, повалил, поддав ногой, и, ругаясь на чем свет стоит, пошел к своему двору.

На улице творилось что-то несусветное! С низу деревни двигалась вверх толпа людей. Словно лес в бурю, она качалась, колыхалась, шумела. Кто-то махал рукой, кто-то натужно орал.

Впереди всех, наигрывая на скрипке, шел Кирюш. Вот он, совсем как на кряшенской свадьбе, стал приплясывать.

То проваливаясь в снег, то выбираясь на середину дороги, он подпрыгивал, подскакивал бочком и вдруг, взмахнув над головой скрипкой, выкрикивал:

— Миколая смахнули! Царю по шапке дали! Сыпь-пляши, нету больше царя!

— Царя скинули! Слабода! — раздались еще голоса.

— Слабода! Нету царя!

С обеих сторон улицы со скрипом, скрежетом отворялись ворота, молодежь выскакивала, накинув на себя что попало, и вливалась в бурлящую толпу. У ворот сгрудились солдатки. Они шмыгали носами, утирали подолами фартуков глаза:

— Ой, подружки! Ежели б эта слабода войну скорее прикончила!

— К добру бы только!

— Про мужей-то наших что говорят? Вернут ли их?

Вскоре к ним присоединилась тетушка Зифа и всех успокоила.

— Войне конец! Как же иначе? — заявила она. — Вместе с царем и енералы его полетят. А без енералов кто станет воевать?

Некоторые мужики с сомнением прислушивались к шуму — разговору и, нахлобучив пониже шапку, уходили подальше от греха к себе домой.

С кряшенской стороны, скособочив, точно курица, голову, появилась бабушка Бикэ. Как сказали ей про царя, рука у нее словно сама по себе вскинулась вверх, но повисла на полдороге. Видно, хотела бабушка перекреститься, да смешалась под устремленными на нее насмешливыми взглядами. И разобраться не успела, добрый был тот слух или недобрый.

— Ой, косподи! Ой, аллак мой! — забормотала она, испуганно поглядывая по сторонам единственным своим глазом. — Не то в колове у меня помутилось, не то свету конец настал, — не пойму я ничего. Как можно без царя-то? В небе — аллак, на земле — царь! Повсюду так, спокон веков! Вон ведь и стаду пастух требуется. Как же без нево?!