Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

Мы с Хакимджаном предпочитали тех, кто отвергал старую жизнь, призывал к подушному разделу земли крестьянам. Только их было еще мало.

Однажды, ко всеобщему удивлению, на телеге оказался поп в черной рясе, с большим серебряным крестом на груди.

— Что ему понадобилось, волку гривастому? — крикнул кто-то визгливым бабьим голосом. — Пусть в церкви у себя болтает!

Однако с первых же слов, произнесенных попом глубоким, густым голосом, наступила тишина. Церковный пастырь говорил о бренности мирской жизни, о спасении души, о жаждущем благостыни русском человеке… Видно, проникновенные слова о добре и мире притягивали ожесточившихся в последнее время людей. Но стоило попу заговорить о царях, помазанниках божьих, без которых Россию ждет гибель, все вмиг пропало.

— Довольно, довольно! — закричали со всех сторон.

— Долой его! Это о каком царе он болтает? Не о том ли, которому под зад дали?

— Долой, долой!

Вдруг на телегу вскочил белесоватый русский дядя и, распахнув армяк, рванул надетую под ним рубаху и потряс лохмотьями над головой.

— Кто там сидит во властях? — исступленно закричал он. — Видите, в чем ходим? Стыд, срам! Войну не кончат никак, народ голодом морят! Обнищали ведь совсем! Какого черта лезли в верхи, коль не способны ни на что? На кой нам эта власть? Нам земля нужна, хлеб нужен! И чтоб войну кончали!

Больше всего меня поразил человек, который поднялся на телегу вслед за русским дядькой. То был Гимай из Ямаширмы! Только сейчас он был не в пальто, не в бешмете, а в солдатской шинели. Повернув зеленую фуражку козырьком назад, будто молиться собрался в мечети, Гимай горячо заговорил по-татарски.

— Довольно! — резко бросил он в толпу. — Сыты по горло этой властью! Нынешнее правительство ни земли никогда не даст крестьянам, ни с войной не собирается покончить! Все брехня, болтовня пустая! Так что нам остается делать, братья? Немедля отобрать землю у помещиков! Если кто и покончит с войной, так это большевики! Только они сделают крестьянина хозяином земли. Вот кому должны верить трудовые люди — большевикам!

Дядя Гимай еще не кончил речь, как все потянулись на другой конец базара. Там у каменной лавки Левонтия было полно народу. Растрепанные, раскрасневшиеся русские тетушки били ногами о железную дверь, стучали кулаками о закрытые ставни и, стараясь перекричать друг друга, вопили злыми, пронзительными голосами:

— Давай хлеба! Карасину давай!

Их усердно подбадривали тетушки-татарки, стоявшие невдалеке большой обособленной группой.

— Правильно, тетеньки! — галдели они на все лады.

— Проучите их как следовает!

— Лучинковым дымом глаза насквозь выедает!

Русские тетушки продолжали яростно кричать и дубасить в дверь. Вскоре к ним присоединились и татарки побойчее. Однако лавка не открывалась, и дворовые ворота оставались запертыми.

— Ага! Поджали хвосты, собачье отродье! — заорал, потоптавшись на крыльце, один дядька. — Вы еще у нас попляшете!

На подмогу женщинам пришли мужики. Расшатав коновязный столб, вырвали его и, держа на весу, стали бухать им в дверь:

— Раз, два!

— Раз, два, взяли!

От каждого удара сотрясались стены, со звоном вылетали стекла, железная дверь корежилась, скрипела. Во дворе бешено залаяли собаки, кто-то заплакал, завыл дурным голосом.

Наконец дверь подалась, вдавилась внутрь, и тут же все кинулись в лавку.

Царя свергли. Это, конечно, было здорово! Не стало урядников, стражники тоже подевались куда-то. Говорили, что скоро дойдет черед до помещиков и буржуев, что было бы просто распрекрасно. Теперь оставалось ждать, когда наконец перевернется вверх тормашками старая жизнь и наступит новая.

Но какой будет та новая жизнь? Какое принесет нам облегчение, каким образом спасет нас от нищеты?

Мы, старые друзья-товарищи, частенько ломали над этим голову. Один Хакимджан оставался безучастным, молчал.

— Ты чего молчишь? — пристали мы к нему.

Хакимджан открыл рот, показал шатающиеся зубы. Из десен его сочилась кровь.

— Не могу я разговаривать, — с трудом произнес он.

— Это потому, что соли нет, — сказал Шайхи. — И хлеб без соли и варево.

Нам страшно захотелось есть. Сколько уж лет мы не видали настоящего хлеба. Всё с картошкой или с лебедой.

— Эх, ежели бы вдоволь ржаного хлебушка пожевать! — проговорил Шайхи, потирая живот. — Хоть бы раз в два дня!

Нимджан оглядел нас красными, гноящимися глазами. Дома он каждый вечер должен был сидеть у чадящей лучины и срезать обгарный ее конец.