Лев Линьков - Призвание [Рассказы и повесть о пограничниках]

— Это фанза Син Хо, — глухо сказал Федор Иванович. — Син Хо спас меня после «тысячи смертей»… Неужто его убили? — Кротенков показал на десятки пулевых пробоин в стене. — Из пулемета палили…

— А кто он такой, Син Хо?

— Китаец, манза, — сняв малахай, сказал проводник. — Здешние китайцы манзами себя называют. Хороший человек был Син Хо, трудовик. Чумизу сеял, женьшень в тайге искал, да попусту. Слыхал? Корешок такой есть, корень жизни, лекарство, одним словом. В большой цене у китайцев.

Кузнецов хотел было спросить, что это за штука такая «тысяча смертей», но постеснялся.

Отряд тронулся дальше. Таежное безмолвие нарушали дробь дятлов, похрустывание валежника да тяжелое дыхание приморившихся лошадей. Снег лежал неровно: в лощинах кони чуть ли не по грудь увязали в сугробах, а на склонах сопок, особенно с наветренной стороны, он едва прикрывал сухие прошлогодние травы. Местами промерзшая земля вовсе была обнажена и звенела под коваными копытами.

Командир и Дед — так прозвали Кротенкова за окладистую темно-русую бороду — ехали в голове отряда. Федор Иванович сидел немного бочком на своей мохноногой, низкорослой и выносливой сибирке. Чуткая лошадь косила янтарным глазом на заросли жасмина и лещины, настороженно прядала заиндевевшими ушами — вероятно, где-то поблизости притаились изюбры.

Почти четыре месяца минуло с тех пор, как из владивостокской бухты Золотой Рог удрал последний японский крейсер, а Федору Ивановичу все еще не привелось побывать в родном Сучане, где его ждали жена Даша и сынишка Антон. Пока отец воевал, Антошка научился и ходить и говорить…

Но не только из-за семьи стремился Федор Иванович в Сучан: он, как наяву, представлял себе и широкую долину, где разбросался рабочий поселок, и надшахтные копры, и то, что в ладонях у него вместо ременного повода отполированная мозолями рукоятка обушка и он впервые за всю свою жизнь рубает уголек не для хозяина, а для самого себя, для народа.

Распростившись с боевыми товарищами — Кротенков три года с лишком командовал партизанским отрядом, — сдав в армейский склад оружие и в губком партии отчет о боевой деятельности отряда, Федор Иванович совсем было собрался домой, как вдруг в канун отъезда, в конце февраля, его вызвали в Особый отдел Никольск-Уссурийской Чрезвычайной комиссии.

«Опять воевать?» — спросил Дед. Честно признаться, он порядком-таки устал за эти годы: поколеси-ка сорок месяцев по тайге да болотам, и всё с боями.

«Не совсем так, но вроде, — сказал начальник Особого отдела. — Рабоче-крестьянское правительство приказало нам взять под охрану государственную границу».

Начальник объяснил, что Деду предстоит провести один из только что сформированных отрядов пограничников к старому кордону на границу с Маньчжурией.

«Контрабандистов ловить станете? Дело! До шута их расплодилось: спиртоносы, пантовщики, соболевщики…»

«И контрабандистов, — подтвердил начальник. — Значит, договорились: доведешь ребят до кордона на Золотой речке — и домой. Места тебе знакомые».

«Не заблудимся!» — сказал Кротенков, мысленно прикидывая, каким путем им лучше направиться…

И вот уже который день отряд пробирается сквозь Уссурийскую тайгу.

«Бедно живем», — хмурился Федор Иванович, поглядывая на спутников.

Пограничники были одеты кто во что: кто в красноармейской форме, кто в трофейной рыжей шинелишке, кто в коротком поистертом полушубке. Но все в буденовках с красными звездами.

Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трехлинейка, у кого кавалерийская драгунка, у кого берданка, у кого японская винтовка, а у двоих бойцов не было даже берданок, только наганы. У самого Деда за спиной висел американский карабин, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в ножнах, украшенных драконами из накладной меди и иероглифами-заклинаниями. Федор Иванович носил ту шашку с двадцатого года, после боя под Ивановкой.

Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, японские каратели окружили деревню и дотла сожгли ее. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили почти триста трупов детей, женщин и стариков.

Партизаны настигли карателей, и в ожесточенной рукопашной японский офицер полоснул Федора Ивановича шашкой по левой щеке. Захлебываясь кровью, Федор Иванович изловчился вырвать у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.

…А на щеке остался крупный шрам. Чтобы скрыть его, Федор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то что ему не было и тридцати пяти, его стали звать Дедом.