Шарон Крич - Две луны

Это правда. Она была единственная в своём роде.

Но даже после всего, что рассказала мне миссис Кадавр, и её слов о том, как она держала маму за руку в её последние минуты, я всё ещё не могла поверить до конца, что мама умерла. Я всё ещё думала, что это какая-то ошибка. Я сама не знала, что надеялась найти в Льюистоне. Может, я ждала, что увижу её, бредущую по лугу, и тогда я смогу окликнуть её, а она скажет: «Ох, Саламанка, ты моя левая рука!» или «Ох, Саламанка, забери меня домой!»

Последние пятьдесят миль до Кер-д’Ален я проспала, а когда проснулась, машина шерифа стояла у входа в больницу. Шериф как раз выходил из больничных дверей во двор. Он подал мне конверт и опустился на своё сиденье.

В конверте была записка от дедушки с названием мотеля, в котором он остановился. Внизу было приписано: «Прости, но наша крыжовничек умерла сегодня в три часа утра».

Дедушка сидел на краю кровати в мотеле и говорил по телефону, но, как только увидел в дверях нас с шерифом, положил трубку и крепко-крепко обнял меня. Шериф выразил дедушке свои соболезнования и добавил, что считает не очень уместным читать кому-то лекцию о том, что не следует отправлять малолетних внучек самостоятельно вести машину по горной трассе в ночное время. На прощание он отдал дедушке ключи от машины и спросил, не нужна ли ему какая-то помощь со всеми этими хлопотами.

Дедушка сказал, что он уже почти обо всём позаботился. Бабушкино тело самолётом доставят в Бибэнкс, где его будет встречать мой папа. Мы с дедушкой закончим все необходимые дела в Кер-д’Ален и вылетим на следующее утро.

Распрощавшись с шерифом и его помощником, я обратила внимание на открытый чемодан. Внутри лежали бабушкины вещи вперемешку с дедушкиной одеждой. Я достала её детскую присыпку и понюхала. На столе лежало измятое письмо. Дедушка заметил, что я смотрю на него, и пояснил:

– Я вчера написал ей письмо. Это любовное письмо.

Дедушка улёгся на кровать и стал смотреть в потолок.

– Цыплёночек, – сказал он, – я скучаю по моему крыжовничку. – Он прижал руку к глазам, а другой рукой похлопал по матрасу и начал: – Хоть это… Хоть это и…

– Всё правильно, – сказала я. Я села на другой край кровати и взяла его за руку. – Это не твоё брачное ложе.

Прошло минут пять, пока наконец дедушка прокашлялся и закончил:

– Но сойдёт.

Мы вернулись в Бибэнкс. Теперь мы с папой снова живём на своей ферме, и дедушка живёт с нами. Бабушку похоронили в той самой тополёвой роще, где они с дедушкой поженились. И мы каждый день ужасно скучаем по нашему крыжовничку.

Позднее мне пришло в голову, что за недавно открытым камином может скрываться ещё какая-то тайна, подобно тому, как за фальшивой оштукатуренной стеной скрывался этот камин, или история моей мамы скрывалась за историей мамы Фиби – только на этот раз речь пойдёт о бабушке с дедушкой.

В день бабушкиных похорон её подруга Глория – та самая, которая, по мнению бабушки, так походила на Фиби и положила глаз на дедушку, – пришла его навестить.

Они сидели на крыльце, и дедушка целых четыре часа говорил с ней о бабушке. Под конец Глория попросила аспирина. У неё жутко разболелась голова. И с тех пор её и след простыл.

Я написала Тому Флиту, мальчишке, который помогал нам заботиться о ба бушке, когда её в ногу укусила змея. Я сообщила ему, что бабушка вернулась в Бибэнкс, но, к сожалению, она вернулась в гробу. Я подробно описала тополёвую рощу, в которой её похоронили, и протекающую рядом реку.

Он написал в ответ, что очень сожалеет о бабушке и что хотел бы побывать у нас, чтобы самому увидеть тополёвую рощу. И в конце он спросил: «Надеюсь, у вас берег реки не в частной собственности?»

Дедушка продолжил наши уроки вождения пикапа. Мы практикуемся на территории его старой фермы: там теперь новые хозяева, но они разрешают нам по-прежнему колесить по пыльным дорогам. С нами всегда катается щенок бигль, его кличка Па-даб-ду-ба. Дедушка гладит щенка и курит трубку, пока я сижу за рулём, и мы вдвоём играем в игру «мокасины». Мы изобрели её, когда возвращались из Айдахо. Каждый по очереди представляет, что он ходит в мокасинах другого человека.

– Если бы я ходил в Фибиных мокасинах, то стал бы ревновать к новому брату, свалившемуся мне на голову.

– Если бы я в эту минуту была в бабушкиных мокасинах, то захотела бы остудить ноги в реке.

– Если бы я был в мокасинах Бена, то очень бы скучал по Саламанке Хиддл.