Грейс Лин - Звёздная Река [litres]

В голове-то было пусто, зато сердце было полно тревоги. Пока Жэньди переливал воду из тыквы в вёдра, мысли его ворочались и скручивались, точно сладкий хворост в раскалённом масле.

Может, именно поэтому, наполнив наконец оба ведра, Жэньди смотрел под ноги не так внимательно, как стоило бы. Он только-только уравновесил на плечах шест, по обе стороны которого висели вёдра, и, погружённый в свои лихорадочные мысли, как раз переступал через колодец, когда вдруг нечаянно задел ногой каменную перегородку. Он замахал руками, вёдра закачались, как обезумевшие маятники, вода из них выплеснулась волной – и всё это вместе, включая самого Жэньди, обрушилось на землю.

– Ай! – вскрикнул он.

Он лежал ничком на твёрдой, пыльной земле, ему было больно, на затылке, где его стукнуло ведром, уже вспухала шишка. Но не боль жгла его огнём, а гнев и ярость. А пролитая вода – вода, которую он столько времени черпал горлянкой и переливал в ведро, – уже высыхала под палящим солнцем.

– Проклятая, дурацкая стена! – взвыл Жэньди, вскакивая и пиная перегородку. Пинок вызвал новую вспышку острой боли. Взревев от ярости, Жэньди набросился на стену колодца и стал топтать и крушить её.

Гнев бурлил и клокотал в нём, все мускулы были словно налиты яростью. В ушах шумело, в голове словно что-то взрывалось. Шест переломился надвое, вёдра с грохотом покатились, но Жэньди не замечал этого – он пылал гневом, словно ужаленный тысячью крошечных жал. Он упал на колени, схватил в каждую руку по камню, замахнулся…

Но внезапно кулаки его застыли в воздухе, разжались и камни выпали на землю.

Потому что он вдруг увидел своё отражение в колодце. А вернее, два отражения. В обеих половинах колодца отражалось его лицо, искажённое бешеной злобой. Никогда ещё он не видел себя таким.

– Я похож… я похож… – Жэньди задыхался, – на отца!

В сердце словно воткнули острый клинок. То, что отражалось в воде, видеть было невыносимо. Воспоминания, боль, жалость – всё перемешалось и на миг ослепило его.

Когда зрение прояснилось, Жэньди снова посмотрел на два своих отражения. Лица, глядевшие на него из воды, были теперь встревоженными и несчастными. Он чувствовал себя так, словно много дней бежал без остановки. Слёзы жгли глаза. Но вода и стена оставались всё такими же недвижными и неизменными, как небо над головой.

К ужину Жэньди опоздал: мало того, что вёдра после падения стали протекать, – их теперь ещё и приходилось таскать в руках, ведь шест-то он сломал! Так что когда он наконец вошёл в столовую, все взгляды устремились на него. За едой он так и чувствовал всеобщее ожидание, сгустившееся даже сильнее, чем липкий летний воздух.

Господин Шань что-то сказал жабе, и жаба квакнула словно в ответ. Хозяин Чао, против своего обыкновения, пристально смотрел на Жэньди, пока тот клевал по рисинке из своей плошки. Тёмная грубая плошка цвета обгорелой древесины казалась Жэньди непривычно тяжёлой. Он не сводил с неё глаз, стараясь не взглянуть случайно на госпожу Чан. А госпожа Чан не говорила ни слова.

Жэньди по одному выуживал палочками зёрнышки риса и жевал их долго и усердно. Все остальные уже доели. Небо темнело и наливалось тяжестью. У Жэньди внутри всё сжималось. Скоро опять ночь с её всхлипами и завываниями, а тут ещё и историю рассказывать, какую – неведомо. Может, придумать какую-нибудь отговорку или притвориться, что…

Пэйи выразительно вздохнула.

– Ну давай, Жэньди, начинай! – сказала она. – А то сидишь тут и придумываешь, как бы выкрутиться.

– Жэньди просто выбирает, что рассказать, я уверена, – сказала госпожа Чан. – Не спеши, Жэньди, мы подождём столько, сколько нужно.

Жэньди залился краской стыда – он-то знал, что права Пэйи, а не великодушная госпожа Чан. Но внезапно, словно по волшебству, из него вырвалось:

– Я готов.

– Правда? – недоверчиво уточнила Пэйи.

– Да, – твёрдо сказал Жэньди и приступил к рассказу.

Однажды давным-давно жил-был могущественный чиновник-магистрат. Его дети, сын и дочь, знали – хоть от них это и пытались скрыть, – что их отца все называют «магистрат Тигр». Это имя ему очень шло, потому что магистрат вечно рычал – на слуг, на жену и даже на детей. И стоило ему зарычать, как все мгновенно бросались выполнять его прихоти.