Евгения Басова - Изо [litres]

Катя не сомневалась сейчас, кто наматывал в тот раз бобину, и морщилась, напрягала мышцы в лице: искала, что сказать еще, как показать Свете ее никчемность. Света готова была согласиться с чем угодно – лишь бы Катя молчала, лишь бы она ушла.

– И это, тебя не надо было убивать, совсем! – горячо говорила Катя. – А кто знал? Мне баба Валя уже потом сказала, что шаролунник был не настоящий! Она любой камень возьмет, чтоб он был хоть немного прозрачным, пошепчет над ним – и всё, каждый будет видеть, что положено ему. Ты не видела себя – значит, тебе ничего и не положено!

Теперь в Катиных словах звучало превосходство.

– И баба Валя сказала, что никто из-за камня не умрет! И я не умру, хоть я утопила его нарочно! Она, оказывается, просто так сказала про страшную смерть, чтоб все боялись, потому что воровать плохо! А так-то у нее еще есть шаролунники! Таких камней много, на самом деле. Это кварц, они к нам на леднике приехали, в доисторическое время. И там внутри эти, кристаллы, слово забыла – они как-то называются. Те, что мы видим внутри… ну, ты же помнишь тот шаролунник? У нас в детском доме есть кружок, «Живая и неживая природа», там и про камни тоже говорят. И их как раз много в реках, и мой теперь, может, не один лежит на дне, а с такими же камнями! Но главное же – в воду смотреть! Главное для бабы Вали – это аквариум. В камне – что ты увидишь? Баб Валя и про Пашку сказала, что ему померещилось, что он будет деньги в долг давать!

И Катя глянула прямо Свете в глаза, точно знала, как важно для нее было когда-то узнать как можно больше о Пашке. А может, и впрямь Катя догадывалась об этом. И слушать сейчас о нем Свете было невыносимо стыдно. Хотелось забыть, как она представляла себя с ним на корабле. Света не знала, как сделать, чтоб Катя замолчала.

– В аквариуме все видно! – безостановочно говорила Катя. – Пашку убьют, свои же, в поселке. И в армию не успеет сходить. И про тебя в аквариуме все видно! Давай пойдем к бабе Вале, она расскажет про тебя, узнаешь, будешь ты океанологом… Или художником? И это… сколько еще проживешь, хочешь узнать?

Света все еще не могла ответить. Ей было все страшней, и она бы не сказала, чего боялась сильней – того ли, что баба Валя, колдунья, скажет ей, что будет с ней в жизни? И потом, как ни старайся, предопределенного не избежишь, какое бы оно ни было. Как сможет она сидеть на уроках, и как ходить на переменах с Ниной Кротовой, и как рисовать? Наверно, у нее опять перестанет получаться то, что хочешь, а будет выходить только что-то совсем другое, потому что всегда будет страшно? Или она больше всего боялась, что, когда они придут с Катей к бабе Вале, там окажутся поселковые мальчишки: Пашка, о котором теперь невозможно вспомнить без стыда, и этот блондинистый – Дима вроде бы, Катя назвала его Ангелом. Может, они с Катей и не пойдут ни к какой бабе Вале, может, это мальчишки сказали ей привести Свету в поселок?

– Мне в художественную школу сегодня надо, – хрипло, с трудом произнесла Света.

И сразу вспомнила, что среда – один из счастливых дней, во вторник всегда ждешь среду. И сегодня, решила Света, она точно пойдет в художку. А Катя пусть говорит что захочет.

– Но я только по средам выскочить могу, – обиженно сказала Катя.

И Света почувствовала, как лицо расплывается в улыбке. Значит, Катя завтра не придет? Она всю неделю не придет?

Но Катя поспешно добавила:

– Ладно, я завтра убегу, днем. Я завтра поменяюсь дежурить, пойду мусор выносить – и сразу через дырку, за забор…

Поднимаясь на крыльцо художественной школы, Света думала: «А вдруг я иду сюда в последний раз?» Катя может повести ее прямым ходом к мальчишкам, и кто знает, что они захотят сделать с ней.

Встреча с бабой Валей страшила ее не меньше, чем встреча с мальчишками, и Света не могла бы объяснить – чем. «Я здесь в последний раз», – думала она уже определенно, разглядывая теснящиеся у окна мольберты и образцы штрихов на освещенной стене напротив. Голоса ее соучеников, только входящих, только готовившихся занять места, сливались в лесной птичий звон.

Света уже не спрашивала себя, почему она здесь в последний раз. Она думала, что будет глядеть в лица своих товарищей, запоминая их и прощаясь со всеми. Но в группе с ней учился семиклассник Ваня Яблоков, он умел рисовать и баклажаны, и огурцы, и морковку, как больше никто не мог. В виде морковок он нарисовал Таню и Люсю, они были из одной школы и виделись не только в художке, но и каждый день с утра до вечера. Обе они были ужасно смешливые, рядом с ними невозможно было думать о том, что, может быть, живешь на свете последний день. Последние сутки – завтра у нее будет еще утро.