Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

Майя и все остальные люди взбудоражены. Они щебечут, как птицы на заре.

«Пора!» – говорят они.

Я видел многих людей, глазевших на меня, но они никогда не выглядели такими счастливыми.

Майя подходит к стене из деревянных планок.

Она глуповато ухмыляется.

И тянет за леску.

Гориллы.

Три самки и самец-подросток.

Это та семья, за которой я наблюдал. Но они не на экране телевизора.

Они по другую сторону стекла, и мы смотрим друг на друга.

Я вижу себя.

Множество себе подобных.

Я закрываю глаза.

Потом вновь открываю.

Они по-прежнему здесь.

Каждый день я наблюдаю за ними из-за стекла, как когда-то наблюдали за мной мои посетители.

Видишь, как они гоняются друг за другом и ухаживают? Видишь, как играют и спят? Видишь, как они живут?

Они двигаются с тем же изяществом, что было у Стеллы, – ровно столько, сколько им нужно, сколько они хотят.

Они глядят на меня, склоняя головы, показывая на меня друг другу и ухая. Интересно, вызываю ли я у них то же восхищение, что они – у меня?

От ее уханья моим ушам становится больно.

Я издалека заглядываюсь на ее безупречные клыки.

Ее зовут Киньяни.

Она быстрее, чем я, проворней и, наверное, даже смышленей, но зато я в два раза больше, а это тоже важно.

Она вселяет в меня страх.

И она прекрасна, как ожившая картина.

Сегодня люди подвели меня к двери.

С той стороны Киньяни и все остальные ждали меня.

Я к этому еще не готов. Я не готов быть силвербэком.

Я – Айван, просто Айван, всего лишь Айван.

Я решил, что день для выхода в общество сегодня неподходящий.

Завтра попробую еще раз.

Ночь напролет я не сплю и думаю о Руби.

Прошла ли она уже через ту дверь, перед которой я стоял?

И было ли ей так же страшно, как мне? Так же страшно, как, наверное, в тот день, когда она упала в яму?

Я думаю о неуемном любопытстве Руби и обо всех вопросах, которые она обожала задавать. «А ты когда-нибудь танцевал с тигром, Айван?» «А твоя шерсть когда-нибудь станет синей?» «А почему у этого маленького мальчика нет хвоста?»

Если бы Руби была здесь, со мной, она обязательно спросила бы: «А что по ту сторону двери, Айван?»

Руби наверняка захотела бы узнать это и уже давно вошла бы в эту дверь.

«Хочешь попробовать еще раз, Айван?» – спрашивает Майя. Я вспоминаю Руби и говорю себе, что время пришло.

Дверь открывается.

Небо.

Трава.

Дерево.

Муравей.

Палка.

Птица.

Земля.

Облако.

Ветер.

Цветок.

Камень.

Дождь.

Мое.

Мое.

Мое.

Я втягиваю носом воздух и приближаюсь к ним, слегка выставив грудь вперед. Но меня не приветствуют. У них острые зубы и громкие голоса.

Я сделал что-то не так?

Киньяни бросается на меня. Она швыряет в меня палку. Она загоняет меня в угол.

Я знаю, так она проверяет меня – настоящий ли я силвербэк, способен ли защитить ее семейство.

Я съеживаюсь и опускаю глаза.

Майя пускает меня обратно в клетку.

Я снова лежу без сна и пытаюсь вспомнить, как все было, когда я еще не перестал быть гориллой.

Как мы двигались? Как прикасались друг к другу? Как мы узнавали, кто главный?

Я пытаюсь дотянуться до прошлого сквозь толщу детей, мотоциклов, попкорна и свои короткие штанишки.

Я пытаюсь представить Айвана таким, каким он мог бы стать.

Ко мне идет самец-подросток. Он с жадностью смотрит на мою пищу.

Я воображаю другого Айвана, сына моего отца.

Я ворчу, колочу землю и красуюсь. Я бью себя в грудь так, чтобы меня услышал весь мир.

Киньяни наблюдает за этим, как и все остальные.

Я делаю шаг навстречу молодому выскочке, и он отступает.

Будто бы и правда поверил, что я и есть тот силвербэк, которым притворяюсь.

Я сооружаю на земле гнездо. Оно не похоже на настоящее, из джунглей. Листья здесь гораздо хуже тамошних, а ветки очень хрупкие. Они ломаются, когда я переплетаю их между собой.

Остальные наблюдают за мной, неодобрительно ворча: «слишком маленькое», «хлипкое чересчур», «ну и уродство».