Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

Особенно когда он швыряет в разные стороны стулья, переворачивает столы и вдребезги разносит машины для приготовления сладкой ваты.

Телефон звонит в тот момент, когда Мак ударом ноги посылает в полет по ресторанному дворику мусорную урну.

Побагровевший, весь в поту, он хватает трубку.

«Что за…» – начинает он.

Потом смотрит на меня.

«Я не знаю, о чем вы…» – говорит Мак, но потом замолкает и слушает.

«Кто? Какая Джулия? – спрашивает он. – А, ну да. Дочь Джорджа. Так это она вам позвонила?»

Снова слушает. Прижимая к уху трубку, Мак подходит к моей клетке, подозрительно буравя меня взглядом.

«Да, да, – говорит он. – Он рисует. Точно. Мы уже давно продаем его рисунки».

Еще одна долгая пауза. «Да. Безусловно. Это была моя идея».

Мак кивает. Уголки его губ чуть-чуть приподнимаются в показавшейся улыбке.

«Сфотографировать? Никаких проблем. Хотите увидеть его за работой? Милости просим, приезжайте. Мы работаем 365 дней в году. Мимо не проедете – мы сразу за съездом с И-95».

Мак поднимает опрокинутую урну. «Да, я думаю, что это не последние его рисунки. Как говорится, работа в полном разгаре».

Когда разговор окончен, Мак встряхивает головой. «Невероятно», – говорит он.

Час спустя приезжает человек с фотоаппаратом, чтобы сделать мой снимок. Он из местной газеты, в которую позвонила Джулия.

«Может, щелкнете и меня со слоном?» – предлагает Мак. Он кладет руку на спину Руби и широко ухмыляется. Вспышка.

«Отлично», – говорит фотограф.

«Отлично!» – соглашается Мак.

Фотографию моего плаката публикуют в газете. Мак приклеивает лист со статьей мне на стекло.

С каждым днем здесь собирается все больше любопытных. Они паркуют свои машины перед рекламным щитом, тычут в него пальцами и качают головами. Фотографируются.

Потом они идут в сувенирную лавку и покупают мои рисунки.

Под взглядами посетителей я окунаю пальцы в новенькие ведра с краской. Я делаю рисунки для сувенирного магазина и новые кусочки плаката на рекламном щите. Деревья с птицами. Новорожденный слоненок с блестящими черными глазами. Белка, лазурная птичка, червяк.

Я даже рисую Боба, чтобы и он наконец попал на рекламный щит. Я вижу, что рисунок ему нравится, хотя Боб и заявляет, что я не вполне смог передать его выдающийся нос.

Мак и Джордж ежедневно добавляют мои новые рисунки на рекламный щит. Видя это, проезжающие автомобили притормаживают, водители сигналят и машут.

Теперь мои рисунки в сувенирной лавке стоят шестьдесят пять долларов (вместе с рамкой).

У меня появились новые имена. Люди называют меня Обезьяний художник и Примат Пикассо. Посетители идут ко мне с утра до вечера. И к Руби тоже.

Но для нее ничего не изменилось. Каждый день в два, четыре и семь часов Руби бредет по опилкам со Сникерсом на спине. Каждую ночь ей снятся кошмары.

«Боб, – говорю я как-то, когда Руби наконец засыпает после моей очередной истории, – моя идея не сработала».

Боб открывает один глаз: «Будь терпелив».

«Я устал терпеть», – говорю я.

Тем же вечером сюда приходят мужчина с женщиной, чтобы взять интервью у Мака, а заодно и у Джорджа с Джулией.

На плече у мужчины громоздится большая тяжелая камера. Он снимает меня, пока я рисую. Он снимает Руби в ее клетке, снимает ее ногу, привязанную к вбитому в пол болту.

«Вы не против, если я тут похожу?» – спрашивает он.

Мак взмахивает рукой: «Милости просим!»

Пока Мак и женщина беседуют, оператор ходит по торговому центру. Он водит своей камерой направо и налево, вверх и вниз.

Когда его взгляд падает на коготь-палку, он останавливается. Наводит свою камеру на поблескивающее острие. Потом идет дальше.

Мак включает телевизор.

Нас будут показывать по «Первым новостям в пять».

Боб говорит, чтобы я не придавал этому особого значения.

И вот они, все мы. Мак, Руби, я. Джордж и Джулия. Рекламный щит, «Шатер», арена.

И коготь-палка.

Следующим утром на парковке собирается несколько человек. В руках у них палки с плакатами.

На плакатах написаны слова и есть рисунки. На одном из них нарисована горилла, обнимающая слоненка.