Грейс Лин - Когда море стало серебряным

– Пиньмэй, – раздался голос, и чья-то рука коснулась её плеча. Она подняла залитое слезами лицо и увидела Ишаня.

С непокрытой головой, с грязным лицом, но живой и невредимый, он стоял перед ней и что-то держал в руках. Поначалу Пиньмэй, у которой от слёз всё расплывалось перед глазами, почудилось, что это его шапка, но потом она разглядела, что это та самая, голубая с белым кроликом, миска, что служила Аме для особых случаев.

Ишань присел и положил руку Аме на грудь. Потом быстро протянул эту же руку ладонью вверх.

– Железный Стержень, – сказал он таким тоном, что Пиньмэй вмиг перестала всхлипывать. – Быстро!

Пиньмэй дала ему иголку. Он посмотрел девочке в лицо – уголок его рта чуть приподнялся в улыбке, – потом потянулся и ласково дёрнул её за косичку.

А потом, не говоря ни слова, он уколол себе палец иголкой и подставил под него миску. Из пальца вытекла одна-единственная капля, прозрачная и золотистая, но когда Пиньмэй опустила взгляд, оказалось, что миска полна до краёв. Тогда Ишань поднёс миску к губам Амы и стал потихоньку вливать жидкость ей в рот.

Медленно, очень медленно серое восковое лицо Амы вновь становилось золотисто-розовым. Страшная рана на виске затянулась, словно её стёрли губкой, и пятна крови казались теперь просто засохшей краской. Грудь начала подниматься и опускаться, и наконец Ама открыла глаза и посмотрела на Пиньмэй.

Вся любовь и тоска по Аме, всё, что Пиньмэй так долго носила в своей груди, вмиг растаяло, точно льдинка в горячем чае. Ама протянула руки и привлекла Пиньмэй к себе.

– Моя храбрая девочка, – сказала она.

Из глаз Пиньмэй опять хлынули слёзы, но теперь это были слёзы счастья.

Вдоволь наобнимавшись с Пиньмэй, Ама села и выпрямилась, и её лицо, к удивлению Пиньмэй, омрачилось.

– Ишань, – сказала Ама, печально качая головой, – Мэйя никогда бы меня не простила.

Пиньмэй обернулась к Ишаню, и рот её открылся сам собой. Ишаня не было. На его месте стоял старик, высокий и седой, одетый в серое. В руке у него была красный мешочек, сшитый, как сразу увидела Пиньмэй, из той же ткани, что одежда Ишаня. Луна окутывала его серебристым сиянием, и сам он тоже словно светился.

– Она-то хотела, чтобы ты наконец жил как обычный мальчик, взрослея и старея, как положено, – сокрушалась Ама, – а не вечно отдавал свою молодость ради сохранения её жизни. А теперь ты сделал это ещё и для меня. Ты не должен был этого делать!

– Чепуха, Миньли, – сказал старик. Он тряхнул иголку, которую держал в пальцах, и она превратилась в железный посох. – Ты прекрасно знаешь, что именно этого она бы и хотела. К тому же что такое очередные девяносто девять лет? Я скоро стану юным, и всё начнётся сначала.

Пиньмэй, выпучив глаза, переводила взгляд с бабушки на старца и обратно. Ишань превратился в старика, потому что спас Аму? А раньше он делал то же для тётушки Мэйи?

– Ишань? – нерешительно спросила Пиньмэй.

– А я раньше и не замечал, какая ты коротышка, – сказал он. Его чёрные глаза смотрели на неё знакомым взглядом – полусерьёзным, полусмешливым – с незнакомого морщинистого лица. Да, это был Ишань, хоть это и казалось невероятным.

– То есть, – сказала она всё так же неуверенно, – наверное… так вот что ты от меня скрывал!

Он широко улыбнулся, и она снова изумилась: улыбка Ишаня на лице старика!

– Я же говорил тебе: ничего важного, – сказал он.

Он отвернулся и Железным Стержнем постучал по пятнышку света на земле. В тот же миг откуда ни возьмись выпрыгнули две обезьянки, скуля и всхлипывая. Старик наклонился, что-то поднял с земли, выпрямившись, резким голосом скомандовал:

– Бегите! И не вздумайте шалить!

Обезьяны в два прыжка скрылись во тьме. Старец, нащупывая дорогу посохом, двинулся через руины. Пиньмэй и Ама следовали за ним. Он остановился перед рухнувшей колонной Врат Чёрной Черепахи и ногой отбросил её в сторону, словно сухой лист.

– Ама, – проговорила Пиньмэй, придя в себя, – почему ты мне не сказала?!

– Например, поэтому, – сказала Ама угрюмо, указывая куда-то вниз.

Пиньмэй проследила за её взглядом. На земле в лунном свете блеснула золотая одежда. У ног Ишаня лежало тело императора.

Оно было недвижно. На лице застыл взгляд, полный ненависти и злобы, руки были сомкнуты в замок, словно в последнее своё мгновение он пытался что-то схватить и удержать. Пиньмэй снова ощутила в сердце странный укол жалости.