Грейс Лин - Когда море стало серебряным

Они были уже за городскими воротами, где их никто не преследовал. Дом Ву они покинули сразу, не мешкая. Хайи пыталась всучить им с собой в дорогу гору всего, от пельменей до мехов. «Вряд ли моим господам они ещё пригодятся», – не без злорадства усмехнулась она. Однако госпожа Мэн отказалась от даров; вместо этого она обменяла свой наряд на грубую одежду самóй служанки, а Пиньмэй и Ишань тоже набросили поверх своих ярких одеяний простые плащи и накидки. Уходили они по одному, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания; найти ворота, как и говорила Хайи, оказалось легко.

– Байма, вашего коня? – уточнил Ишань. – Но ведь его отвели в дворцовую конюшню. Не может же он…

Однако не успел он договорить, как госпожа Мэн вложила два пальца в рот и свистнула. Это был нежный, переливчатый звук, похожий на пение бамбуковой флейты.

В ответ раздалось звонкое ржание. Байма, словно только и ждал оклика, показался из-за угла и нёсся к ним галопом вдоль стены. Домчавшись, он встал как вкопанный и всхрапнул, будто засмеялся.

– Прежде чем бежать к вам, я попросила Янну выпустить его из городских ворот, – с улыбкой объяснила госпожа Мэн, забавляясь их недоумением.

Ишань сбросил серый плащ, прикрывавший его яркую одежду, и расхохотался. Пиньмэй тоже улыбнулась и машинально потянулась к браслету – но его больше не было. Госпожа Мэн заметила это её движение.

– Жаль, что тебе пришлось отдать браслет, – сказала госпожа Мэн. – Будь тут сейчас мои драгоценности, я бы подарила тебе много украшений – и нефритовых, и золотых.

Пиньмэй грустно улыбнулась. Пустота на запястье казалась тяжелее любого золотого украшения.

– Нефрит и золото? – презрительно скривился Ишань. – Да кому они нужны!

Нарочито торжественным движением он вытянул нитку из своего обтрёпанного рукава и повязал её Пиньмэй на запястье.

– Дарю тебе этот великолепный браслет, – сказал он своим обычным шутливым тоном и низко поклонился. – Носи его с гордостью, ибо он бесценен!

Пиньмэй рассмеялась.

– Хватит дразниться, – сказала она.

Но красная нитка и вправду смотрелась красиво и нарядно, и Пиньмэй перестала ощущать гнетущую пустоту на запястье. Несмотря на вечные шуточки и ужимки Ишаня, она знала, что это подарок от чистого сердца. Ей стало тепло, словно от глотка горячего чая.

Госпожа Мэн задумчиво смотрела на детей.

– Если бы у меня в своё время был такой браслет, – печально сказала она, – я бы подарила его мужу.

Ишань повернулся к госпоже Мэн и склонил голову.

– Жаль, что я не смог этого сделать для него… – сказал он.

Пиньмэй смотрела на них, ничего не понимая. Но не успела она задать вопрос, как госпожа Мэн вскинула голову и сказала:

– Ну что, вперёд?

Они втроём забрались на спину Байма, и госпожа Мэн взялась за поводья.

– Разве мы поедем не по дороге? – спросила Пиньмэй, когда конь рысью побежал по чистому снегу.

– Нет, – сказала госпожа Мэн и пришпорила Байма, который сразу перешёл в галоп. – Нам нужно к морю.

Байма нёсся, рассекая воздух, и коса Пиньмэй оставляла след в белом небе, точно росчерк туши на белой бумаге. Время и расстояние сливались в единое серебристое пятно, и, когда конь остановился, Пиньмэй показалось, что они попали в другой мир. Ибо перед ними, сверкая, точно холодный, острый алмаз, лежало море.

– Оно замёрзло, – прошептала Пиньмэй. – Море замёрзло!

Несколько мгновений они стояли, потрясённо застыв.

– Это неправильно, – сказал Ишань. – Тут что-то не так. Для того чтобы море замёрзло…

Он замолчал на полуслове, потому что госпожа Мэн спрыгнула с коня.

– Здесь мы с вами расстанемся, – сказала она детям.

Пиньмэй ахнула:

– Вы нас покидаете?!

– Я очень рада, что всё это время мы были вместе, – сказала она. – Но я должна найти мужа.

– Но как же мы… – Пиньмэй осеклась, смутившись из-за того, что подумала только о себе.

Госпожа Мэн улыбнулась ей и перевела взгляд на Ишаня.

– Вы справитесь, – сказала она и протянула ему руку ладонью вверх.

Ишань принялся рыться в складках своего рукава. Он выудил оттуда сначала свой носовой платок, потом свои палочки для еды и, наконец, тёмно-коричневую мидию. Створки её были плотно закрыты, и лишь одна крошечная зазубрина говорила о том, что в мидию когда-то попала стрела. Ишань вручил её госпоже Мэн.