Елена Верейская - Незабываемая ночь

— Прямо от Дворца.

— Ну, как там? Скоро? Надоело стоять!

— Теперь скоро. Уперлось Временное правительство, не сдается. Дворец почти что в наших руках. Неразбериха там, — сам черт ногу сломит. Юнкера многие ушли. Казаки все удрали. Один бабий батальон да немного юнкеров осталось. Потеха, — ну чего бабы сделают?

— Так чего же ждут? Чего не арестуют правительство? Миндальничают с буржуями! Что, с бабами, что ли, не справятся? Что за волокита? — возбужденно заспорили рабочие.

— Успеется, — сказал спокойно чернобородый и затянулся цигаркой. — К чему зря кровопролитие устраивать? И Ленин сказал: по возможности без кровопролития.

— Думаешь, дядя, больше и боев не будет? — спросил начальник.

— Будут. Ох, будут! — все так же спокойно и уверенно ответил чернобородый. — На фронте-то, ясно, больше воевать не станем. А вот без гражданской войны не обойтись. Не сдастся буржуазия. Разве они признают Советскую власть?

— Ясное дело, не признают.

— Заставим признать, — невозмутимо продолжал чернобородый, — повоевать еще придется. Эта война совсем другой будет! Солдат будет знать, за что дерется. За себя самого биться будет, не за капиталистов.

— Правильно рассудил, дядя. А ты чего же от Дворца ушел?

— Не в строю я, товарищи, — невесело сказал чернобородый, — не гожусь в красногвардейцы. Видишь, рука на войне попорчена, — он показал скрюченные пальцы правой руки. — Ну, а пошел со своими, — дома-то разве нынче усидишь? Думаю, может, для связи пригожусь… Сейчас пошел посмотреть, где еще наши — выборжцы — стоят?

Он бросил окурок в костер, плюнул в сторону и вдруг увидел меня.

— А девчонка у вас тут на что?

— Да вот, брата ищет, — и рабочие наперебой рассказали ему все.

Чернобородый покачал головой.

— Глупая история. Совсем дурацкая. На розыски одного человека нынче людей и машину расходовать?

— Дурацкая-то дурацкая, — сказал молодой рабочий, — а товарища спасать надо. Хороший товарищ, стойкий. Нет, Тарабанова в обиду давать нельзя.

— Тарабанова? — Чернобородый скручивал новую цигарку, и вдруг руки его остановились, а глаза задумчиво уставились на огонь. — Хорошая фамилия — Тарабанов. У меня товарищ по ссылке был с такой фамилией. Век не забуду! Вот человек был… Эх, не дожил, бедняга! Сейчас бы его сюда…

— А ты где в ссылке был, дядя? — спросил кто-то.

Чернобородый склеивал языком цигарку и ответил не сразу.

— Далеко, брат, в Сибири. В глухом углу. Пять лет там отмотал.

Он затянулся цигаркой и продолжал смотреть в огонь костра. Я с напряжением следила за его лицом. Я хотела спросить — и не решалась… Его лицо, ярко освещенное пламенем, было задумчиво. И по глазам — добрым и чуть-чуть улыбающимся — было видно, что он весь ушел в воспоминания. Глядя на него, притихли и пикетчики. А он улыбнулся и не спеша заговорил:

— Тяжелое было время, а и хорошего есть что вспомнить. Дружно жили мы, ссыльные, — одной семьей. И всему тон этот самый Тарабанов задавал. Читали вместе, споров что было! У него всегда и собирались. И жена у него такая же была — Наталья — совсем под стать ему.

Я чуть не вскрикнула. Сердце забилось шибко-шибко. Я встала с ящика, почти не дыша. А он все так же спокойно продолжал:

— Чуть что, у кого какое горе, — сейчас к Тарабановым. У них, бывало, всегда найдешь и ласку и помощь. Я в ссылку плохо грамотный попал. Читал, писал хорошо, а в политике мало разбирался, хоть по политическому делу и попал. Тарабанов учителем мне был. Никогда не забуду! Через него и сознательным я стал… А как, бывало, заболеет кто — врача у нас там не было, — опять к тому же Тарабанову. Он в медицине кое-что смыслил: отец у него земский врач был…

— Так это же мой папа! — громко крикнула я.

Чернобородый быстро повернул голову, бросился ко мне, вгляделся…

— Стой-ко, стой-ко! — и двумя руками скинул с меня нянин платок. Мои вьющиеся волосы заметались по ветру.

— Да это же вылитая Наташа Тарабанова! — изумленно закричал он и вдруг схватил меня на руки и крепко прижал к себе. — Доченька! Вот судьба-то, а? Как же тебя звать, дочурка, а?

— Ириной…

— Иринушка, доченька… Кабы ты знала, чем для меня твои папка с мамой были! — Он крепко поцеловал меня в лоб, потом одной рукой откинул с моего лба разбившиеся волосы и радостно посмотрел мне в лицо. — Ну, вылитая Наташа! — повторил он, снова прижимая меня к себе. И я вдруг, неожиданно для самой себя, обхватила руками его шею, крепко прижалась головой к его плечу и расплакалась.